   |
Перед Вами электронная версия книги "Учение
раби Нахмана из Браслава", изд-во
"Амана"
Подробнее об издании этой книги и возможности ее приобретения – здесь.
Zip-файл >>
Мартин Бубер
В душе раби Нахмана из Браслава, правнука основателя хасидизма Бааль Шем Това, сознавал ли он это или нет, скопились и кристаллизовались все чувства, мечты и помышления, которые вызывала Земля Израильская во многих поколениях диаспоры. Его надо рассматривать как великого наследника, щедро распоряжающегося перешедшим к нему богатством. Его сущность и его призвание характеризуются тем, что, не преследуя литературных целей, лишь в результате устного общения со своими учениками, он становится создателем нового литературного жанра, жанра символического рассказа, и что в этой новой форме он перерабатывает и доводит до высочайшего блеска древнейшие сокровища еврейской тайной традиции. Если бы кто-нибудь захотел объяснить отношение хасидского движения к Святой Земле, лучше всего это можно было бы сделать на его примере: все совмещается в нем и все находит образцовое выражение в его жизни и в его слове. Вместе с тем, мы чувствуем в этом нечто необычное, новое, кажущееся нам связанным странным образом с нашими собственными проблемами и битвами.
Прошло почти сорок лет со дня кончины Бааль Шем Това, когда его правнук раби Нахман собрался совершить путешествие на Святую Землю. Ему было тогда двадцать шесть лет.
Изображая это событие, мы можем обойтись без легенды. Как сообщает нам сам раби Нахман, его ученик и последователь раби Натан записывал шаг за шагом все, что происходило с ним. Этот интерес к его биографии носит своеобразный характер: хотя раби Натан и толкует иное событие как легендарное, он никогда не отступает от фактов.
Еще до того как он объявил о своем намерении, очевидно, даже до того как решение совершить эту поездку созрело, раби Нахман посещает своих родителей в Межибоже, где некогда жил Бааль Шем Тов и где он сам провел свою молодость. Происходит нечто странное. Когда он был ребенком, он имел обыкновение прокрадываться ночами на могилу своего прадеда и просить того помочь ему приблизиться к Б-гу. Но теперь, в ответ на вопрос матери, когда он пойдет на могилу, он отвечает: "Если дедушка захочет встретиться со мной, он сам придет ко мне". В этих словах слышится боязнь того, что прадед воспротивится осуществлению его намерения, ибо когда сам Бааль Шем Тов захотел поехать в Страну, "небеса запретили ему". Но ночью явился ему в сновидении прадед, и утром мать уже знала об этом, хотя Нахман и не проронил ни слова. Позже он лишь обмолвился, что Бааль Шем Тов велел ему отправиться в Каменец.
О его пребывании в этом городе сообщается, что он провел в нем в одиночестве ночь. Евреям было запрещено жить в Каменце, но после этого запрет был снят. Он сам говорил впоследствии, что знающий то, почему Земля Израильская сначала была под властью ханаанцев и лишь потом перешла под власть Израиля ("оболочка должна предшествовать плоду"1, утверждает он в одном из своих поучений), знает и то, почему он посетил Каменец, прежде чем отправился в Страну. Следовательно, провести ночь в городе, где евреи не жили, прежде чем отправиться в Страну, – было символическим актом, предписанным ему Бааль Шем Товом. До того, как он посетил Межибож, он не знал, что поедет в Каменец. Послал его в Каменец прадед.
По возвращении он произносит в субботу поучение на стих из псалма: "К Тебе прилепилась душа моя, десница Твоя поддерживает меня". Это поучение не дошло до нас, но мы можем догадываться о его лейтмотиве. Тот, к Кому прилепилась его душа с детских лет, – мы знаем, с какой страстью добивался мальчик приобщения к Б-гу, – простер теперь Свою десницу, чтобы защитить его. Но именно тогда умирает его маленькая дочь. Раби Нахман воспринимает это как начало обновления, как неустранимое звено в нерушимой цепи всецело реальных и вместе с тем всецело символических событий.
В канун праздника Пэсах, после омовения в микве2, он сказал своему спутнику: "В этом году я непременно буду на Святой Земле". В праздник он произносит поучение на стих псалма: "Путь Твой в море, и стезя Твоя в водах великих, и следы Твои неведомы". Все поняли, что он имел в виду.
Тщетно пыталась жена отговорить его от осуществления его плана. Кто будет содержать семью во время его отсутствия? Пусть позаботится о них родня, отвечает он, или пусть они пойдут прислуживать чужим. Он не замечает слез окружающих его: будь что будет, он должен ехать, большая часть его души уже на Святой Земле, а меньшая должна последовать за большей. Он знает, что бесчисленные препятствия будут подстерегать его в пути, но пока в нем есть дыхание жизни, он рискнет всем и поедет. Впоследствии он рассказывает, что на каждом шагу в своем путешествии он рисковал жизнью.
В учении раби Нахмана, каким позднейшие годы донесли его до нас, восхождение на Святую Землю отождествляется с "препятствиями". Эти препятствия, учит он, имеют большое значение. Они возникают на пути человека, которого томление и предназначение гонят на Святую Землю, чтобы он преодолел их. Ибо они пробуждают и возвышают его волю, и только преодолевая препятствия он удостаивается воспринять святость Страны. Настоящий еврей, то есть тот, который хочет подниматься со ступени на ступень, должен "сокрушать" преграды. Но чтобы выйти победителем из этой борьбы, требуется "святое дерзание", которое радует Всевышнего, ибо Он гордится Израилем. Эта гордость зависит от святого дерзания и упорства еврея, ради которых была воспринята Тора. Чем значительнее человек, тем большие преграды стоят перед ним, а потому от него требуется еще большее усилие, чтобы достигнуть высшей ступени.
После того как раби Нахман объявил о своем решении, его, по-видимому, осаждали вопросами, что побудило его принять это решение. До нас дошли различные ответы, один из которых, например, состоит в том, что он стремился объединить заповеди, которые выполняют только в Стране, с другими заповедями, и сначала в помышлениях – в галуте, а затем в действии – в Стране, выполнять их. Или, что он хочет, усвоив в диаспоре "низшую мудрость", прийти в Стране к "высшей мудрости", которую возможно постичь только на Земле Израильской. Решающим мотивом было, очевидно, стремление войти в соприкосновение с той святостью, что осеняет Страну, соприкосновение, которое делает человека способным и облекает его правом сначала в Стране, а потом в диаспоре осуществить тайное служение и достигнуть вершины своего предназначения. Он объяснял своим ученикам впоследствии, через много лет после своего возвращения: "Помышляя о величии Святой Земли, человек не должен представлять себе духовную сущность, с которой и в галуте можно прийти в соприкосновение". "Я, – сказал он, – подразумеваю просто Землю Израильскую с ее домами и жилищами". В этом ответе находит свое выражение сугубая конкретность восприятия раби Нахмана, конкретность, которую невозможно обнаружить у его предшественников. Именно совершенно конкретная Земля Израильская – Святая Земля. Эта святость, разумеется, познается не извне. В позднейшие годы раби Нахман рассказывает о том, что он слышал от известных людей, приехавших незадолго до этого в Страну. Они говорили ему, что до своего приезда они вообще не могли вообразить себе, что Земля Израильская находится в этом мире. После всего того, что написано в книгах о ее святости, они представляли себе, что это – "совершенно другой мир". Но приехав, они увидели, что Страна на самом деле находится в этом мире, что в ее облике нет ничего существенно отличного от стран, из которых они прибыли, что прах ее такой же, как прах во всем мире. И все же Страна вся пропитана святостью. Это то же самое, что и истинный цадик, который выглядит, как все остальные люди. На самом деле Страна в любом отношении отлична от других стран, даже небо над ней иное, чем над другими странами. Так же и с истинным цадиком: только тот, кто верит в его святость, воспринимает и постигает ее.
Когда все попытки побудить раби Нахмана отказаться от его решения оказались безуспешными, люди прибегли к последнему доводу – у него нет денег на поездку. "Я хочу ехать без промедления, – ответил он. – Будь что будет, даже без денег. Кто-нибудь сжалится надо мною и снабдит меня парой грошей". Увидев, что удержать его невозможно, родственники собрали необходимую сумму и через неделю после праздника Пэсах раби Нахман отправился в Страну в сопровождении спутника. Когда в пути он сделал остановку в одном месте на субботу, ночью явился ему во сне раби Мендель из Витебска, который двадцать лет назад с тремястами своими последователями отправился в Страну и десять месяцев тому назад, в начале того же месяца, умер на Святой Земле. Вот кто явился ему в первую ночь его путешествия! Раби Мендель открыл ему, что, когда он будет плыть на корабле, чтобы укротить волны он должен воззвать к Всесильному, именуя его "Ты", ибо сказано: "Ты владычествуешь над яростью моря, когда вздымаются волны его, Ты укрощаешь их".
Праздник Шавуот застает его на пути в Одессу, в Херсоне. Поучение, которое он высказал, основывалось на посетившем его видении, где прозвучал стих из псалма: "Он превращает бурю в тишину, и волны умолкают". В канун праздника, в ночь, которую он провел, как обычно, бодрствуя, он отправляется со своим спутником в микву. По дороге раби Нахман спрашивает его несколько раз, не слышит ли он каких-либо звуков. Тот отвечает, что ничего не слышит. После продолжительного молчания раби промолвил: "Несомненно, это звуки оркестра". Но спутник понимает: раби слышал раскаты грома, сопровождавшего Синайское откровение.
Евреи до того времени избегали плыть в Страну морем через Одессу, считая этот путь опасным. Он, однако, избирает этот маршрут, и с тех пор тот путь считается безопасным. О нем рассказывают, что такое часто происходит в его жизни: он, так сказать, вырывает жало из вещей, дерзая первым пойти навстречу опасности. Как только корабль оказывается в открытом море разражается буря, волны обрушиваются на палубу. Посреди урагана раби Нахману является душа незадолго до того умершего (неподалеку от Межибожа) юноши и просит произвести исправление его душе. Это одна из многих душ, которые обращаются к нему с такой мольбой.
В Стамбуле его ожидают новые препятствия и трудности. Раби Нахман запрещает своему спутнику раскрывать свое имя. Он страдает не только от турецких властей – это было время египетской экспедиции Наполеона, и все панически боялись шпионов, – евреи тоже изводят его подозрениями и оскорблениями. Тем не менее, он сохраняет свое инкогнито и не только безропотно сносит позор, но сам преднамеренно стремится навлечь его на себя. Если бы тогда, говорит он позже своим ученикам, он не подвергся всяческим унижениям, он остался бы в Стамбуле до конца своих дней. "Прежде чем достигнешь величия, – утверждает он, – надо опуститься до самого низа. Земля Израильская – это величие величия, поэтому прежде чем взойти на нее, надо опуститься до полного ничтожества. Бааль Шем Тов не мог приехать в Страну, потому что был неспособен опуститься до такого ничтожества". Он, раби Нахман, однако, смиряет свою гордыню. Он ходит по Стамбулу босиком, завернувшись в подкладку кафтана, без пояса, без верхнего головного убора (в одной ермолке) и предается всяким дурачествам: устраивает военные игры, в которых одна сторона изображает атакующих французов, а другая – тех, кто подвергается нападению. Эта привычка к самоуничижению и шутовству так укореняется в нем, что позже, в самой Стране, ему трудно освободиться от нее.
В Стамбуле вспыхивает эпидемия чумы. Прошло немало времени, прежде чем он смог продолжить свое путешествие. Из-за близкой французской опасности еврейская община запрещает всем евреям, турецким и иностранным подданным, покидать город морским путем. Раби Нахман не подчиняется запрету и увлекает многих за собой. В пути снова разражается страшная буря, и кажется, что гибель неминуема. Все плачут и молятся, но он остается на своем месте и молчит. Напрасно люди засыпают его вопросами и просьбами, сначала он не отвечает, а потом набрасывается на них: "Замолчите наконец! Как только вы успокоитесь, успокоится и море". Так оно и было. После новых трудностей – на исходе запас питьевой воды – судно прибывает в Яфо. Раби Нахман собирается продолжить свой путь в Иерусалим, ибо Святой Город – цель его устремлений. Он заявляет, что не хочет посещать ни Цфата, ни Тверии, где обосновались хасиды разных направлений, – но его необычный вид вызывает у портовых властей подозрение, что он французский шпион, и ему запрещают сойти на берег. Это происходит за два дня до наступления еврейского Нового года. Капитан собирается пробыть несколько дней в Яфо, но шторм не позволяет бросить якорь. В ответ на вопросы удивленного капитана духовные руководители сефардской общины сообщают ему, что, по преданию, в том месте, где стоит судно, некогда был брошен в море пророк Иона. Они плывут дальше, в Хайфу, и вечером бросают якорь у подножья Кармеля, против пещеры Ильи-пророка. Утром, прочитав на корабле молитву, евреи сходят на берег. Вместе с ними сходит на берег и раби Нахман.
Впоследствии он рассказывает своим ученикам, что как только он ступил на Святую Землю и прошел расстояние в четыре локтя, свершилось все, к чему он стремился. В этом рассказе чувствуется непоколебимая вера в силу, порождаемую соприкосновением со святостью этой земли. Что он имеет в виду, выясняется благодаря другому его высказыванию о достигнутом, сделанному им вскоре после его возвращения. Это высказывание об объединении заповедей, относящихся только к Святой Земле, с другими заповедями. По его словам, он исполнил всю Тору: "Я достиг исполнения всей Торы. Если бы меня даже продали исмаильтянам в дальние страны, где не живут евреи, и если бы в этих странах меня заставили пасти скот и если бы я даже не знал, когда суббота и когда праздники, и не имел бы ни талита, ни тфилин, и не было бы никакой возможности исполнять заповеди, – все же я смог бы воплотить в жизнь всю Тору".
Пополудни в канун еврейского Нового года отправляются они в микву и затем в синагогу, где остаются до вечера. "Счастье твое, – говорит раби Нахман по возвращении на постоялый двор своему спутнику, – что ты удостоился быть здесь со мной". Он велит ему прочесть имена всех хасидов, которые на родине присоединились к нему, и дать ему список с именами их и их матерей, чтобы он вспомнил их на Святой Земле. И охваченный безмерной радостью, он вспоминает их всех – каждого в отдельности.
Но на следующее утро его настроение резко меняется. Непонятное беспокойство пробудилось в нем, сердце его разбито, он ни с кем не разговаривает. Сразу же после праздника начинает он думать о возвращении домой. Он уже не хочет ехать в Цфат и Тверию, ни даже в Иерусалим; он хочет вернуться на Украину. Из Цфата и Тверии поступают приглашения цадиков, до которых дошел слух о его пребывании в Стране, провести с ними праздник Суккот, но он не отвечает им и остается в Хайфе в Судный День и в праздник Суккот.
Некоторое время спустя раби Нахман дает себя уговорить поехать в Тверию, где он заболевает – и это опять-таки событие символического значения Затем мы узнаем о некоем доносчике, чьи козни он расстраивает. Посещение некоторых склепов праведников описывается в несколько сказочных тонах. Он побывал в пещере, где был похоронен ребенок и которую никто не посещал, потому что, по слухам, в ней обитали змеи. После этого все стали безбоязненно посещать пещеру. В этом случае раби Нахман тоже выступает как первопроходец.
Один из уважаемых людей в тверианской общине осаждал его просьбами открыть ему тайную цель его прибытия в Страну. Он не сомневался в том, что раби Нахман намеревался совершить таинство служения Б-гу. Он просил его открыть ему, в чем оно заключается, и обещал прийти ему на помощь всеми своими силами. Когда раби Нахман отказывается, он умоляет его поведать ему хоть что-то о своих открытиях в Торе. Но как только раби начинает рассказывать о тайне четырех стран света на Земле Израильской, у него из горла хлынула кровь и ему пришлось прервать свой рассказ, ибо "Небеса противятся этому".
В Тверии вспыхивает эпидемия чумы. Раби Нахман выбирается через пещеру подземными ходами в Цфат. В поисках места на судне, чтобы возвратиться на родину, он набредает на турецкий военный корабль, который они принимают за торговое судно. Слишком поздно обнаруживают они свою ошибку. Претерпев жестокие лишения и пережив всевозможные приключения, они добираются до Родоса, где принимают участие в Пасхальном седере местных евреев. Оттуда они едут через Стамбул и Валахию домой. По прибытии на родину раби Нахман высказывает во время субботней трапезы поучение на тему стиха из "Книги Ишайи": "Будешь ли переходить через воды, Я с тобой". Это поучение завершается словами: "Я с тобой. Смотри, чтобы ты стал сосудом, называемым "я". Он дает понять своим хасидам, что в странствии по водам он стал сосудом, что зовется "я".
Из этого можно понять, что в дальнейшем, за то время – немногим больше десятилетия, – которое ему осталось прожить и за которое он создал свое учение и, можно сказать, – свою песнь, он снова и снова, пусть только намеками, передает своим ученикам постигнутое им на Святой Земле. Например, он рассказывает, что до того, как предпринял поездку в Страну, он не знал, что такое спокойный сон, ибо как только он засыпал, обступали его "шестьсот тысяч" букв Торы – как если бы Тора снова распалась на великое множество букв. Но с тех пор как он побывал в Стране, он перестал страдать этим расстройством, ибо теперь обретенное им целое никогда не распадается и не превращается в хаос. Или: в молодости он был очень вспыльчивым, хотя и пытался бороться с собой. Однако отказаться от дурного качества не значит еще действительно преодолеть его: для этого надо всю силу страсти, которая таится в дурном качестве, обратить во благо, не только перестать ненавидеть, но полюбить со всей силой, таящейся в ненависти, то, что ранее казалось ненавистным. И он достиг этого на Земле Израильской. То же относится и к его поучениям. Поучения, преподанные им до посещения Страны, так же далеки от поучений, которые зародились после этого, утверждает он, как Запад от Востока. Только поучения, произнесенные им после возвращения из Святой Земли, велел он внести в книгу. Более ранние он запретил записывать.
Еще глубже помогают осознать перемену, которой он обязан Стране, высказывания, сделанные им за девять недель до кончины, в канун Девятого ава3. Незадолго до этого он переселился в новое жилище, свое последнее жилище. Он смотрел из окна в сад и на лежащее за ним кладбище – место захоронения тысяч жертв большой казацкой резни. Он не мог оторвать своего взора от кладбища и говорил о том, как хорошо покоиться среди мучеников. Это была его первая проповедь в новом жилище. Собрались многие хасиды, его старые приверженцы и те, кто лишь недавно присоединились к нему. Он вошел и освятил вино. Был он страшно слаб и говорил с трудом. После освящения вина он не вернулся, как обычно, в свою комнат), но продолжал сидеть за столом. Начал он свою проповедь едва слышным голосом. "Зачем вы съехались ко мне? – промолвил он. – Я ведь ничего теперь не знаю, я ведь теперь простак". Он возвращался к этой мысли снова и снова. Потом он заметил, что память о посещении Святой Земли – единственное, что еще поддерживает в нем жизнь. И как только он произнес эти слова, пробудилась в его душе Тора, вдохновение вознесло его, и он начал говорить о том, что от цадика в таком состоянии опрощения ко всем простодушным в мире приливает жизненная сила. Источник жизненной силы, однако, находится в Стране, которая еще до Откровения, еще до того как Израиль вошел в нее с Б-годанной Торой, была "сокровищницей незаслуженных даров", страной Милости. Ею держится мироздание в период между Творением и Дарованием Торы. Здесь в сокровении пребывала Тора. Десять заповедей были сокрыты в десяти речениях, которыми был сотворен мир. Это Тора, по которой жили праотцы в Стране. Ее называют дерех эрец, земным путем, то есть путем праведной жизни вне Откровения. И в самом деле, оно есть путь к земле, к Земле Израильской. Так как сила десяти речений, которыми был сотворен мир, таится в Стране и праотцы жили этой силой, мог Израиль, которому Б-г как "Своему народу" явил "силу деяний Своих", вступить в Страну после того, как ему были открыты десять заповедей. Поэтому завоевание Страны Израилем суть встреча и сочетание Творения и Откровения. Чтобы подготовить это завоевание, Ханаан должен был сначала находиться под властью язычников, прежде чем перешел во владение к Израилю. Но именно поэтому народы не могут сказать Израилю: "Вы – грабители, потому что вы завоевали страну, которая не принадлежит вам". Разумеется, так обстоит дело лишь до тех пор, пока Израиль заслуживает этого, пока он освящает сотворенную Землю святостью исполняемой им Б-гооткровенной Торы. Только тогда он имеет право оставаться в своей Стране. Но как только Израиль отправляется в изгнание, Страна снова возвращается в состояние, когда Тора сокрыта, и сохраняют силу только десять речений, которыми был сотворен мир, – состояние "незаслуженных даров", чистой милости. Этой силой Страны живет цадик, когда проходит через состояние опрощения, и от нее вливается в него жизненная сила, которая притекает ко всем "простакам" мира, не только Израиля, но всех народов. Именно поэтому он должен на некоторое время переходить в это состояние. Поэтому в глубочайшем нисхождении содержится семя восхождения. И это верно в определенном смысле и в определенной мере для всех людей, для людей духа и простых людей, – ни один человек не лишен источника жизненной силы, если он сам не уклоняется от восприятия ее. Поэтому главное – не отчаиваться! "Отчаяния не существует! – восклицает раби Нахман. – Не отчаивайтесь! Заклинаю вас, не отчаивайтесь! Чего нам стыдиться? Разве весь мир не был сотворен ради нас?!"
Раби Нахман не поехал во второй раз в Страну. За три года до своей смерти он сказал, что страстно желает поехать снова на Святую Землю и умереть на ней, но опасается того, что скончается в пути и никто не придет на его могилу и не позаботится о ней. "Я хочу, – сказал он в другой раз, – остаться с вами". Но абсолютно все было для него проникнуто духом Страны. "Мое место, – имел он обыкновение говорить, – Земля Израильская: куда бы я ни ехал, мой путь ведет только на Святую Землю".
Говоря о святости Страны, он впадал иногда в столь глубокий экстаз, что был близок к смерти.
Раби Нахман из Браслава не принадлежит к тем хасидам, которые, как раби Мендель из Витебска и его спутники, своим переселением в Страну предвещают ее заселение заново. Он не начинает в этой сфере, как в своих необычайных рассказах, новую эпоху. Но будучи великим восприемником традиции, он вложил все ее богатство в свое прославление святости Страны и нашел для этого новую форму. Во всей еврейской литературе никто не прославлял Страну так разнообразно и с такой последовательностью.
Страна Израиля – изначальная точка сотворения мира, его краеугольный камень. И она – прообраз грядущего мира, в котором будет царить добро. Она – средоточие духа жизни, и поэтому обновление мира посредством жизнетворного духа тоже будет исходить от нее. И она – источник радости, подлинной мудрости и совершенной музыки. В ней представлен союз между небом и землей. От нее исходит полнота веры, ибо здесь, как нигде в мире, можно устремиться навстречу свету Бесконечного и быть осиянным Его светом. С нее начинается исправление мира во имя торжества справедливости в нем, обуздание гнева и жестокости. Это – обитель мира, в которой примиряется противоположность Милости и Силы и раскрывается единство Б-га. Здесь устанавливается мир в душе человека, "в костях его", мир между людьми, от нее мир приходит в мир. Раби Нахман повторяет слова Талмуда, что все другие страны получают небесную эманацию через посланцев, через "верховных князей", а Земля Израильская – непосредственно от Б-га. Поэтому столь трудно другим народам продвигаться к единству, тогда как Израиль включен в аспект Всевышнего, который он, Израиль, выражает словами: "Ты Един". Из Земли Израильской единство придет в мир человека. Поэтому Земля Израильская – это как бы Сама Шехина, Б-жественное присутствие.
Страна Израиля – возвышеннейшая из всех стран, но она же – нижайшая. Ханаан означает "покорность", ибо сказано: "И кроткие унаследуют землю" (Псалом, 37:11). Возвышеннейшая страна покоряется в нижайшем смирении, и ее прах учит науке смирения. Поэтому она станет средоточием воскресения мертвых. Поэтому также Израиль все еще не вернул себе Страну. "Из-за надменности своей мы еще не вернулись в Страну". Раби Нахман особо подчеркивает: не потому, что тех (то есть врагов) много, но – а нашей погони за почестями и тщеславия нашего мы не можем попасть в свою Страну. Препятствие заключено в нас самих.
Однако прах Земли Израильской обладает также и "притягательной" силой: он "притягивает" людей к святости. Существуют две противоборствующие силы праха: прах Земли Израильской, который влечет к святости, и прах мира сего, который влечет к "изнанке", к "Другой Стороне", к стихие, полярно противоположной святости. Этот нечистый прах, однако, способен уподобляться чистому праху и принимать вид чистого праха, влекущего к святости. "Ибо в этом мире все смешано и перепутано". На самом деле это не что иное, как опутывающая и завлекающая, принуждающая сила. Говоря современным языком, существует двоякая власть земли над человеком. Земля может оказывать на человека, который осел на ней и служит ей, освящающее влияние, привязывая его к присущей земле святости, и тогда дух человека обретает опору, крепость и поддержку в силе земли. Она может также увлечь человека вниз и подстрекать его, возбуждая силу его воображения восстать против духа, она может отрицать высшие силы и приписывать себе самой единственную власть. Чистота и нечистота, освящающее и оскверняющее действие противостоят друг другу в самой сущности земли, как и везде во всем мироздании. Чистая и освящающая сила земли "выставлена напоказ" в Земле Израильской.
Средоточием воскресения мертвых станет, как упоминалось, Земля Израильская. Поэтому здесь могила обретает свою подлинную сущность, только здесь место совершенного погребения. До нас дошло предание, объясняющее, почему человек был осужден умереть: потому что в результате первородного греха змеиная отрава проникла в силу нашего воображения, и от этой скверны мы можем очиститься полностью только со смертью тела. При правильном умирании и правильном погребении эта проникшая в нас нечистота изгоняется, и в обновленном мире возникает новое тело. Но все это достигает своей полноты только на Земле Израильской. Ибо преодоление силы, загрязняющей воображение, происходит через веру. Сила же веры снизошла на эту страну, живет и действует в ней. Авраам, отец веры, первым открыл эту святую силу, когда для себя и для своих потомков приобрел в вечное владение пещеру Махпела.
Здесь, на Земле Израильской, происходит очищение силы воображения через веру. Недаром созвучны слова адама (земля) и медамэ (коах медамэ – сила воображения). Земля наделяет силу воображения полнотой элементов, но и очищение силы воображения через веру не может произойти иначе, как при помощи освященной земли, а здесь, в Стране, земля освящена. Во всех других странах искры веры проникли в искаженную нечистотой силу воображения. Поэтому уже о наших предках говорится (Исход, 13:17), что Б-г вывел их и, Египта не через Землю Филистимскую, кратчайший путем, но заставил их бродить по пустыне, чтобы они повсюду, где очи проходят, овладевали искрами веры и очищали силу воображения. Так удостаиваются они затем в земле Израильской обрести полноту очищенной силы воображения и полноту святой веры.
Но все это – и значение святости Страны, и трудности, встающие перед человеком, который действительно хочет добраться до нее, – имеет еще более глубокий смысл.
Так как здесь, на Земле Израильской, вера имеет обитель совершенства, так как здесь действительно находятся "небесные врата", где встречается вышнее и дольнее, и “чрез них можно снаружи проникнуть вовнутрь – те что снаружи, соединяются с теми, что внутри", – поэтому с нее начинается "исправление всех миров и исправление всех душ". Ибо это исправление на пути к совершенству вырастает из того, что силы человеческие в полном самозабвении целиком отдаются свету Бесконечного. Это не может произойти нигде, кроме как на Земле Израильской, нигде в мире человек не может так вбирать всем своим существом свет и растворяться в нем. Но для того, чтобы воспринять свет, надо исправить предназначенные для него сосуды. И опять-таки только святость Страна может привести с такому исправлению-совершенствованию. Поэтому так трудно попасть в нее: для этого вначале надо исправить сосуды, но удостоиться этого возможно опять-таки только на Святой Земле. Первое зависит от второго, а второе от первого. С чего начинать в этом круге противоречий? Поэтому, чем значительнее человек, тем больше препятствий встречает он. И поэтому тот, кто рискует своей жизнью, чтобы добраться до Страны, прорывает замкнутый круг. Он привлекает к себе свет святости Страны, еще находясь за ее пределами, и этот свет придает ему силы преодолевать препятствия, создаваемые злыми силами (клипот), "нечистых оболочек". Сосуд духа исправляется и доводится до совершенства, и тогда он способствует исправлению всех миров и всех душ.
Когда сыны Израиля приняли Тору и вошли в Страну, они удостоились того, что сделали явной святость Страны, до тех пор скрытую. Когда они согрешили против ставшей явной святости Страны, не выполнив заповеданное им в Откровении, и, в конечном счете, должны были оставить Страну, ее святость снова стала сокрытой и с тех пор проявляется незримо. "Земля Израильская в своей святости теперь существует благодаря незримой Торе и незаслуженной милости. И поэтому мы каждый час ожидаем возвращения в свою Страну. Ибо мы знаем: ныне тоже вся Страна наша, но эта истина совершенно сокрыта".
Хотя Ситра-ахра ("Изнанка") похитила у нас нашу Страну, мы силой молитвы провозглашаем свое притязание: "Страна принадлежит нам, ибо это наш наследственный удел". И пока мы заявляем свое притязание, в соответствии с Б-жественным Законом власть "Изнанки" не имеет законной силы. Но как снова вернуть себе Страну? Каждый израильтянин имеет свой удел в Стране, каждый израильтянин может внести свою лепту в ее освобождение. В той степени, в какой он сам себя освящает и очищает, удостаивается он права завладеть частицей Страны. Так можно овладеть святостью Страны...
Однако тот, кто удостоится поселиться на Земле Израильской, не должен забывать ни на миг о великом сиянии, которое исходило от Страны в древности. Он должен знать, что это было сияние вечной святости. И если кажется, будто ее светоносная сила исчезла, святой след все-таки остается. Взирая на него, мы постоянно надеемся и уповаем, что "новый свет воссияет над Сионом".
Земля Израильская – скудная и униженная страна, но она – надежда мира. К тому, кто поселится на ней и вступит в общение с ее святостью, чтобы содействовать избавлению мира, к тому устремится к проникнет в его кажущуюся печальной жизнь несравненная красота высших миров, вожделеющих соединиться с дольними мирами. Он будет есть один лишь "хлеб с солью", но этот хлеб – хлеб Страны... "На Земле Израильской хлеб столь приятен на вкус, словно все яства на свете содержатся в нем. Как сказано: "...Землю, в которой не в скудости будешь ест, хлеб твой и ни в чем не будешь иметь недостатка".
В одной из своих историй раби Нахман рассказывает о сапожнике-простаке, который за трапезой вкушает сухой хлеб – словно это хала с приправой, потом – как сочное жаркое, наконец, – как праздничный пирог: ни в чем нет у него недостатка. Разве его фантазия не возносит его над убожеством его существования, разве не позволяет ему его вера насладиться тем, что сокрыто в пище, ниспосланной ему Всевышним? Раби Нахман, который, как все учителя хасидского учения, неустанно восхваляет мудрость и непорочность простодушия и бесхитростности, указывает на то, что праотец Иаков, во владение которому была дана Земля Ханаанская (собственно, среди праотцев он и есть главный "получатель”, потому что ни один из его сыновей не лишился своей доли и все они вместе представляют народ Израиля), был назван "непорочным, цельным человеком". О Земле Израильской раби Нахман сказал, что она – сама непорочность, а это означает, что она – истинная мудрость, ибо истинная мудрость заключается в том, чтобы в ломте хлеба вкушать все яства земли и чтобы опознать в жалком клочке Земли Небесные Врата.
Адин Штейнзальц
Раби Нахман из Браслава – один из самых больших и самобытных мыслителей в мире хасидизма. За свою короткую жизнь, в которой физические страдания чередовались со страданиями духовными, ему удалось написать несколько выдающихся произведений, а также сплотить вокруг себя группу хасидов, которые оставались верными своему учителю. Браславские хасиды остаются верными его учению и личности и по сей день, более чем через 150 лет после его смерти. Несмотря на то, что наступили другие времена и изменились способы самовыражения, духовное наследие раби Нахмана сохраняет свою жизненную силу и значение для последующих поколений не в меньшей степени, чем для его современников.
Хасиды раби Нахмана старались хранить по мере возможности воспоминания о его учении, о его жизненном пути и о беседах с ним. То, что написано им самим, что продиктовано им и записано за ним его учениками, образует вместе с его образом захватывающую картину, отражающую великую личность и самобытное учение. И с точки зрения выразительности, и с точки зрения самобытности формы, и с точки зрения глубины мысли.
Жизненный путь раби Нахмана
Раби Нахман родился 1 нисана 5532 года по еврейскому летосчислению (1772) в городе Межибож на Украине. Его отец, раби Симха, был сыном раби Нахмана из Городенки, одного из первых великих хасидов, ученого и толкователя Торы, ученика основателя хасидизма Бааль Шем Това. Со стороны матери Фейги, раби Нахман был правнуком самого Бааль Шем Това. Его дядья, братья его матери, раби Моше Хаим Эфраим из Сиделкова и раби Барух из Межибожа, были видными хасидскими адморами, обязанными своим почетным положением самим себе.
Уже в раннем детстве раби Нахман проявил особые качества и характер. Он обладал блестящими умственными способностями, отличался острым умом и необыкновенной эрудицией. Вместе с тем он был очень резвым и шаловливым ребенком, что не мешало ему быть воплощением Б-гобоязненности. О его детстве рассказывали, что когда ему казалось, что он в чем-то провинился, он багрово краснел, испытывая стыд перед Всевышним, да будет Он благословен.
Как это было принято в то время, его женили, когда ему было 14 лет, и он переехал жить к своему тестю, в небольшую деревню около местечка Медведева. В течение пяти лет, проведенных им в этой деревне, он был занят главным образом изучением Торы и молитвой, но уже тогда к нему начали присоединяться разные люди, которых притягивала его личность и которые решили, что он будет их учителем и наставником. Ему еще не исполнилось двадцати лет, когда он переехал в местечко, и здесь многими был признан адмором. Уже тогда он проявил себя как своеобразный человек, который шел не тем путем, каким шли многие выдающиеся хасиды. По этой причине – а его молодости, а также – а его резких замечание высказываемых открыто и задевающих некоторых важных лиц, он называл все более усиливающееся возмущение, которое переросло потом в затяжную распрю.
В 5558 году (1798) он неожиданно решил посетить Землю Исраэля. В течение всей его жизни Земля Исраэля была для него центром духовного притяжения. Он также чувствовал, что должен совершить то, что пытался совершить его великий прадед, Бешт, – побывать не в мыслях, а на деле на Святой земле. Ради этого он оставил свою семью – едва ли не на произвол судьбы – и в сопровождении первого своего ученика, служившего ему верой и правдой все дни его жизни, направился через Одессу и Константинополь на Святую землю. Эта поездка была связана с многими трудностями, приключениями и таинственными поступками. В небольшой книге, основанной на рассказах его попутчика, изображаются все трудности, физические и духовные, которые они испытали в пути. Раби Нахман стремился сохранить инкогнито. Из-за этого его подозревали во всевозможных преступлениях. Его духовные злоключения и странные формы, в которых они проявлялись, усиливали загадочность и необычность происходящего. Кроме того, его поездка началась тогда, когда Наполеон пытался отвоевать Святую землю у турок. Раби Нахману удалось добраться до Страны, где он пробыл несколько месяцев, главным образом в Тверии и Цфате. После чудесных приключений (в частности, он попал в плен к туркам, и еврейская община Родоса выкупила его) он вернулся домой.
В начале 556( года (1799) он переехал в Златополье и прожил там около двух лет. По причинам, оставшимся невыясненными окончательно до сих пор, он навлек на себя ненависть раби Арье Лейба, "дедушки из Шполл", который жил в соседнем городе.
Этот и последующие споры продолжались всю его жизнь и причинили ему немало страданий. Он и его хасиды и ученики, которые жили после него, подвергались преследованиям со стороны авторитетнейших адморов и из некоторых мест их буквально изгоняли. Раби Нахмана обвиняли в высокомерии, в лжемессианстве, в образе мышления, тяготеющем к ереси (саббатианской и франкистской) и т.п. Хотя сам раби Нахман всегда старался не принимать деятельного участия в спорах и несмотря на поддержку своего энергичного дяди раби Баруха из Межибожа, а также провидца из Люблина (который одобрил издание его книги) и раби Шнеура Залмана из Лиозны, сопротивление ему и его учению не прекратилось. Адморы, которые поддерживали его, жили далеко от него и были слишком заняты своими делами и своей борьбой с митнагдим, противниками хасидизма. Они не могли оказать ему настоящей поддержки.
В 5562 году (1802) раби Нахман переехал в Браслав. В этом городе он прожил несколько лет и здесь создал большую часть своих духовных творений. Здесь присоединились к нему некоторые наиболее выдающиеся его ученики. В Браславе раби Нахмана постигли тяжкие несчастья: он овдовел, двое из его детей умерли, в том числе единственный и горячо любимый сын, в котором он видел надежду для себя и для всего следующего поколения. Там же открылась у него чахотка, которая свела его в могилу.
В 5570 году (1810) он переехал в Умань, зная, что там ему суждено умереть. Здесь он провел последние дни перед своей кончиной, наступившей 18 тишрэя 5570 года (1810).
Его книги и его ученики
Раби Нахман много писал. Уже в молодости он имел обыкновение набрасывать для себя заметки. Но чем больше он писал, тем чаще он сжигал написанное. Он сжег сам или приказал сжечь большинство своих рукописей. Из написанного им уцелела только небольшая книга: "Сэфэр – идот" ("Книга нравственных качеств"). Это сборник кратких изречений, разбитых по темам (молитва; цадик; любовь; истина и т.п.) Эти изречения большей частью взяты из Танаха и других священных книг. Раби Нахман не приводил изречений буквально, но изменял язык, расширял и обобщал смысл изречений, высказанных в другой форме и в другом контексте. Особенно сложны изречения, приводимые во второй части книги. Она вышла во многих изданиях, и некоторые мудрецы – главным образом из браславских хасидов, но также раби Цадок а-Коэн из Люблина – снабдили книгу ссылками на источники и указателями, облегчающими поиск определенного места.
Главным трудом раби Нахмана является книга "Ликутэй Моаран" (Собрание поучений раби Нахмана). Первая часть ее опубликована при жизни раби Нахмана, а вторая часть вышла в свет после его смерти. В этой книге приводятся поучения, преподанные им общине или отдельным хасидам. Книга вызвала горячее одобрение со стороны великих адморов его поколения. Отдельные поучения, приводимые в ней, записаны им самим, другие основываются на его подготовительных записях, а некоторые были записаны слушателями и затем проверены и исправлены им. Поучения, приведенные в книге, исключительно оригинальны и по содержанию и по форме. Они касаются почти всех тем, связанных с еврейством и его миропониманием, путей служения Всевышнему, отношений между людьми, отношений между Исраэлем и народами мира, проблематики веры и познания. С точки зрения формы, многие из них основаны на стихах Торы или на изречениях наших благословенной памяти мудрецов Талмуда и Книги Зоар. Опираясь на них, раби Нахман строит свое поучение так, что каждое слово из самого стиха или изречения приобретает целый ряд смысловых значений – аллегорических и мистических. В этой книге поражает владение раби Нахмана источниками: без усилия он связывает вместе темы и проблемы из многих, подчас далеких друг от друга, областей в единое целое. Эта книга является основополагающим трудом браславского хасидизма. Многие поколения хасидов раби Нахмана и хасидов других направлений изучали ее и находили в ней, каждый для себя, поучение, мудрость и наставление.
Книга "Сипурэй Маасиет" ("Рассказы о необычайном") вышла в свет после его смерти. Большинство рассказов он поведал своим хасидам в последний год жизни на языке идиш. Его выдающийся ученик раби Натан записал рассказы, которые слышал сам, добавил к ним рассказы, которые слышали его товарищи, перевел их на иврит и издал. Затем, согласно пожеланию раби Нахмана, истории выходили, как правило, с параллельным текстом: вверху – текст на иврите, под ним – текст на языке идиш.
Помимо этих основных трудов, появились еще три книги, посвященные раби Нахману и его наследию: "Сихот а-Ран" ("Беседы раби Нахмана"), "Шивхэй а-Ран" ("Восхваления раби Нахмана") и "Хайей Моаран" ("Жизнь учителя нашего раби Нахмана"). В них рассказывается о его жизни и деяниях и приводятся его мысли, высказанные им при различных обстоятельствах, в том числе – основополагающие принципы его учения.
Со временем появились еще десятки книг и сборников, связанных с раби Нахманом. Большинство из них представляют собой переработанные и более полные издания ранее опубликованных книг, но в некоторых из них содержится также новый материал, посвященный раби Нахману.
Ученики и хасиды раби Нахмана – это особая тема. Уже в юности он был наделен способностью привлекать к себе приверженцев, которые не только учились у него Торе и добрым делам, но и были связаны с ним глубокими узами, порвать которые не смогли все преследования и мучения. Его хасидская община была разношерстной. Часть ее составляли знатоки Торы, руководители местных общин, а часть – простолюдины и бедняки. Раби Нахман был наделен даром находить общий язык с каждым из них. Однако он сам страстно стремился приблизить к себе главным образом достойных людей, способных постичь глубину его мысли, усвоить и распространить его учение. Действительно, в числе его учеников и учеников его учеников встречались такие люди, и самым замечательным из них был ближайший ученик раби Нахмана – рабиНатан Штернарц.
Раби Натан происходил из уважаемой и состоятельной семьи и уже в молодости пользовался репутацией знатока Священного Писания, человека разносторонне одаренного. Со временем он стал зятем раби Давида Цви, раввина Шаргорода, известного своей ученостью и высокой нравственностью. Раби Натан сблизился с раби Нахманом из Браслава в 5562 году (1802) и с первой их встречи между ними установилась чудесная и единственная в своем роде связь. Об их отношениях сам раби Нахман сказал во время встречи: "Мы давно знакомы друг с другом, но до времени были разлучены".
Раби Натан, именно он, был тем, кто записывал высказывания и поучения своего учителя, составлял сборники, издавал их и пропагандировал учение раби Нахмана еще при его жизни, но главным образом – после его смерти. Если бы не раби Натан, сомнительно, осталось ли бы от учения раби Нахмана что-нибудь, кроме нескольких разрозненных высказываний. Раби Натан посвятил всю свою энергию и способности, в сущности всю свою жизнь, распространению учения своего учителя. Все книги раби Нахмана и все первые книги, написанные о нем, все это – дело рук раби Натана. Он продолжал и развивал учение раби Нахмана. Его книга "Ликутэй Тфилот" ("Собрание молитв") является подлинно поэтическим творением. Эта книга была написана по желанию самого раби Нахмана, который хотел, чтобы его поучения были облечены в форму молитвы. И раби Натан создал задушевные, исполненные поэзии и глубины молитвы, основывающиеся на поучениях раби Нахмана. Его творческая сила проявилась в большом труде "Ликутэй Алахот". Он не только многое почерпнул у своего учителя, но внес несравненный вклад в развитие воспринятого им наследия. После смерти раби Нахмана руководство его хасидами как бы само собой перешло к раби Натану, но он решительно отверг предложение занять место адмора и довольствовался положением "вечного" ученика своего великого учителя. Благодаря этому возникло уникальное явление в мире хасидизма – община хасидов без живого рэбэ, которые считают себя по сей день хасидами одного только раби Нахмана.
Также и другие ученики раби Нахмана и их ученики, жившие после них (в немалой степени и ученики раби Натана и их ученики, жившие после них), вопреки преследованиям, которым они подвергались, и вопреки своей изолированности, продолжали идти его путем и создавать произведения, объясняющие и обогащающие его учение. Они верны ему и ныне.
Авраам-Ицхак Грин
Семья отца раби Нахмана почти не уступала семье матери в знатности. Его дедушка с отцовской стороны, раби Нахман из Городенки (скончавшийся в 1772 году), принадлежал к кругу первых сподвижников Бааль Шем Това. Тот факт, что его цитируют Яаков Иосеф из Полонного и Моше Хаим Эфраим из Седилкова, свидетельствует о том, что он пользовался большим авторитетом в мире хасидизма. В 1764 году он совершил восхождение на Святую Землю и вместе с раби Менахемом Менделем из Перемышля руководил первой хасидской общиной в Тверии. Раби Нахман из Городенки вел свое происхождение от Маараля из Праги (умершего в 1609 году). Отец раби Нахмана из Браслава, раби Симха, который остался в России, когда его отец, раби Нахман из Городенки, совершил восхождение на Святую Землю, изображается в позднейших источниках браславского хасидизма как святой человек, склонный к уединению. К сожалению, мы почти ничего не знаем о нем.
В фольклоре евреев Восточной Европы нет недостатка в легендах о детстве будущих великих раввинов и цадиков. Эти легенды принимают почти все одну и ту же форму, и в них подчеркивается эрудиция не по возрасту, безразличие к детским играм и желание быть в обществе взрослых знатоков Священного Писания. Например о раби Шнеуре Залмане из Лиозны, старшем современнике раби Нахмана, рассказывается:
"Юноша в том году удивил всех своими успехами в учении. Он превзойдет всех своих современников... Уже в 16 лет он прошел все шесть частей Талмуда с комментариями".
Таким представлялся тогда идеальный мальчик евреям Польши – идеальным человеком в миниатюре. Великий переворот в сознании, который произвело хасидское движение, запечатлен в описании детства Бааль Шем Това в книге "Восхваления Бешта". Мальчика Исраэля бен Элиэзера мало привлекало систематическое учение. Его силой заставляли оставаться в хедере, и не успевал учитель повернуться к нему спиной, как он убегал, чтобы бродить по лесу. Ранний хасидизм высоко ценил такой "антиинтеллектуализм". Уже в детстве Бешт знал, что не в мире книг он должен прежде всего искать Б-га. Если бы рассказы о детстве раби Нахмана соответствовали одному из установившихся шаблонов, мы склонились бы к тому, чтобы отказаться от них как от чистых измышлений. Однако ни один из этих шаблонов не господствует в легендах Браслава, и мальчик Нахман, изображаемый в них, представляется совершенно другой личностью – личностью более сложной: не маленьким знатоком Священного Писания и не романтическим бродягой. Его детство – это детство подвижника и страдальца, который уже с ранних лет знает о трудностях духовной жизни и изо всех сил стремится преодолеть их. Этот образ, являющийся полной антитезой шаблону идеального мальчика, служит выражением нового пути браславского хасидизма, подобно тому как описание, приведенное в "Восхвалениях Бешта", служит выражением пути Бааль Шем Това. Страдание выступает здесь как признак цадика. Только детство, исполненное боли и внутренних мучений, может сформировать человека, вокруг которого предстоит кристаллизоваться браславскому хасидизму. Можно также сказать, что это детство, очень подходящее для человека, о котором рассказывают легенды, – чуть ли не проекция в прошлое, воссоздающая личность ребенка по образу взрослого человека.
Утверждают, что маленький Нахман выглядел счастливым. Взрослым он представлялся мальчиком, получавшим удовольствие от игр с товарищами. Но все это было лишь внешним покровом: в глубине души он был занят постоянным поиском близости к Б-гу. Не детские игры были истинным центром его жизни, все его силы сосредоточивались на страстной и исполненной боли молитве. Юный Нахман не довольствовался молитвами, приведенными в молитвеннике. Он имел обыкновение сочинять свои молитвы на языке идиш, обращаясь к Б-гу с мольбой приблизить его к Себе. В уединении, на чердаке родительского дома, он изливал свое сердце в бесконечном томлении, в трагическом осознании своей отдаленности от Творца. Это томление никогда не покидало его, оно стало краеугольным камнем его особого религиозного пути. Об этих годах в Межибоже раби Натан пишет:
"Снова и снова он изливал пред Всевышним, да будет Он благословен, слова мольбы, рвущиеся из сердца его... Но несмотря на это, его не оставляло чувство, что ему ставят всяческие препоны, чтобы отдалить его от служения Благословенному, и как бы вообще отвергают его. Ибо он видел, что проходит день за днем и год за годом, а он все еще далек от Благословенного и не удостоился еще никакой близости к Нему... Но вопреки всему, он крепился и не отступал. Много раз падал он духом, видя, что все его молитвы, призывы и мольбы остаются безответными... И бывало, он по несколько дней не обращался с мольбой к своему Властелину. Потом он приходил в себя и стыдился, что позволил себе усомниться в благости Благословенного... И он снова обращал к Нему свои мольбы и сетования. Это происходило с ним несколько раз".
Неудивительно, что молитва молодого Нахмана сосредоточивалась вокруг Книги псалмов. Он имел обыкновение листать ее, чтобы найти в ней мольбы, обращенные к Всевышнему, и он заучивал эти отрывки, снова и снова повторяя каждый из них, пропуская все остальное. Термины "приближение" и "отдаление", используемые, когда речь идет о молитве раби Нахмана, постоянно встречаются в литературе браславского хасидизма, тогда как в сочинениях других вождей хасидизма в 18 столетии они почти совершенно отсутствуют. Молитва его уходит своими корнями в псалмы.
Молитва дополнялась аскезой, что, возможно, вызвало бы удивление основателя хасидизма. Согласно преданию, шестилетний Нахман имел обыкновение уходить в холодные зимние ночи из дому и идти на могилу Бешта, чтобы просить его помочь ему приблизиться к Всевышнему. Вернувшись, он изнурял себя, окунаясь в "микву", которая была во дворе, под открытым небом.
Самый интересный раздел в "Сэфэр – идот" ("Книге нравственных качеств"), с точки зрения отражения мыслей раби Нахмана, – это, вероятно, раздел, посвященный вере. Подчеркивая насущную необходимость веры в религиозный образ жизни, он идет дальше любого еврейского источника, который мог попасть к нему. Действительно, Рамбам ставит веру во Всевышнего во главу угла заповедей, и еврейские философские и теологические книги часто полемизируют с этой трактовкой сути веры. Однако такое акцентирование веры и чистоты веры, как у раби Нахмана, не встречается ни у кого другого.
"Надо верить в Него, да будет благословенно Имя Его Надо идти путем веры, а не путем доказательства".
"Если ты будешь верить в Святого, да будет Он благословен, – Он простит тебе твои грехи".
"Верующий может познать Имя Его, да будет Он благословен".
"Тот, кто верит, удостоится позже служить Всевышнему в великом знании".
"Начертай пред собой буквы слова "эмуна" ("веpa"), и благодаря этому ты не навлечешь на себя никакого позора".
Самое длинное изречение в книге, сформулированное в виде повеления Всевышнего человеку, тоже посвящено вере, и уместно привести его полностью:
"Святой, да будет Он благословен, говорит начинающему служить Ему: "Я знаю, что твое желание и твоя воля склоняют тебя служить Мне, но где гарантия того, (что ты не сойдешь с этого пути)? Быть может на другой день ты оставишь Меня? Если это так, то как Мне приблизиться к тебе ради желания, которое ты испытываешь, и как Мне открыть тебе без промедления сокрытые вещи? Сделай так: вначале возлюби Меня и выполняй Мои заповеди и служи Мне просто, без всяких ухищрений, и служи Мне изрядное время. Тогда Я поверю тебе и открою тебе смысл и значение всякого слова, и приближусь к тебе всякого рода близостью, ибо то продолжительное время, которое ты служил Мне ранее, есть гарантия того, что ты не оставишь Меня!"
Другая, менее неожиданная тема, которая рассматривается в "Сэфэр – идот", – тема цадика. Лжецадики и нечестные руководители обличаются лишь в некоторых изречениях. Напротив, истинный цадик, его сила и предназначение удостаиваются большого внимания. Примеры многих изречений, которые содержатся в этом разделе, самом большом в книге, можно найти в книгах и других хасидов. Однако часть их отражает направление мысли раби Нахмана. "Человек может быть великим праведником, несмотря на то, что он не учился много" – в этой фразе есть откровенное и не часто встречающееся признание довольно распространенного в определенных кругах раннего хасидизма явления. В некоторых изречениях угадывается попытка объяснить самого себя: "Иногда мучения выпадают на долю цадика, чтобы уменьшить бедствия Израиля" и "Своими мучениями цадик искупает грехи всего Израиля".