  |
Перед Вами электронная версия книги "Учение
раби Нахмана из Браслава", изд-во
"Амана"
Подробнее об издании этой книги и возможности ее приобретения – здесь.
Zip-файл >>
Краткое жизнеописание раби Нахмана из Браслава (1772 – 1810)
Здесь рассказано лишь немногое о его святой жизни, о его великих усилиях в самоотверженном и возвышенном служении Имени Благословенного, начиная с детства и до его кончины, когда удостоился он истинной жизни. Рассказано немногое из того, что произошло с ним во дни его святой жизни и немногое из его святых бесед – то, что произнесли его святые уста, и о временах, которые он пережил – "под справедливым взором Твоим".
Из книги раби Натан Штернарца "Жизнь учителя нашего раби Нахмана".
Раби Нахман родился в субботу, в первый день месяца нисан, в 5532 году (4 апреля 1772 г.) в Меджибоже – городке, в котором прошла жизнь его прославленного прадеда раби Исраэля Бааль Шем Това (1698 – 1760). Его отец, раби Симха, был сыном одного из видных последователей Бааль Шем Това, а мать – Фейга – внучкой Бааль Шем Това, дочерью его единственной дочери Юдель. О ней известно, что она была Б-говдохновенной праведницей. Рождение раби Нахмана, которому было суждено стать одним из величайших вождей хасидизма, совпало с началом упадка этого движения, основоположником которого был Бааль Шем Тов. Обрезание раби Нахмана, его вступление в завет Авраама, происходило в ту самую Великую субботу1 (11 апреля 1772г.), когда был объявлен хэрэм2 против хасидов.
Детство раби Нахмана прошло в Меджибоже. По обычаю тех времен женился он рано. Его жена Сасья была дочерью раби Эфраима из Осатина. Там в доме своего тестя провел он последующие пять лет, а затем переселился в Медведевку, потом – в Златополье и, наконец, в Браслав.
С ранней юности раби Нахман был наделен притягательной силой, привлекавшей к нему сердца людей. После его необычайного, полного приключений путешествия в Святую Землю, к 26-летнему раби Нахману на праздник Новолетия стеклась толпа приверженцев.
В 1802 году, по пути в Браслав, он провел несколько дней в Умани. При посещении кладбища, где похоронены многие тысячи жертв массовой резни во времена погромов, раби Нахман сказал, что кладбище это он избирает местом своего вечного упокоения.
С момента прибытия в Браслав начинается период жизни и служения раби Нахмана, о котором мы располагаем относительно подробными сведениями.
Браслав расположен в 15 км к югу от Немирова, где жил юный раби Натан Штернхарц. Обладая выдающимися познаниями в Торе, раби Натан страстно искал подлинный путь служения Всевышнему. Когда его близкий друг раби Лейб описал ему субботу, проведенную в Браславе у раби Нахмана, раби Натан понял, что нашел наконец наставника. Вскоре вместе со своим другом раби Нафтали он отправляется в Браслав.
Первая их встреча по праву должна быть причислена к самым замечательным событиям в истории веры. Она иссекла огонь, который ярко пылает по сей день. Все поучения, беседы, сны и повествования раби Нахмана записаны рукой раби Натана. Это Сэфэр – идот ("Книга атрибутов"), Ликутей Моаран ("Собрание поучений учителя нашего раби Нахмана"), Сэфэр а-нисраф ("Сожженная книга"), Сэфэр Сипурэй маасиет ("Книга необычайных рассказов").
Раби Натан в своих книгах оставил нам жизнеописание раби Нахмана, в котором с трепетной любовью запечатлен живой образ одного из величайших учителей нашего народа.
Раби Нахман встречался со своими последователями (браславскими хасидами) шесть раз в году, чтобы преподать им поучение. Его дядя, раби Барух, обвинил раби Нахмана в недостаточном почитании Бааль Шем Това. Их противоборство продолжалось почти пять лет, а один из приверженцев раби Баруха, раби Моше Цви из Саврана, уже после смерти обоих – раби Нахмана и раби Баруха – стал непримиримым гонителем браславских хасидов...
Между праздниками Пэсах и Шавуот 1804 года раби Нахман совершил таинственную поездку в Шаргород и провел там две недели. Обитатели Шаргорода считались обреченными на истребление огнем и мором3. Раби Нахман, по преданию, предотвратил там мор4.
Вскоре на его семью посыпался град ударов. В 1806 году, после праздника Шавуот, в двухлетнем возрасте умер от чахотки первый его сын Шломо-Эфраим. Раби Нахман, возлагавший на сына великие надежды, горько оплакивал его. Второй сын, Яаков, родившийся незадолго до Хануки того же года, также умер во младенчестве. А через год от той же болезни скончалась жена Сасья. Сам раби Нахман заразился в то время чахоткой и предсказал, что она станет причиной его смерти.
В конце 1807 г. раби Нахман решил опубликовать книгу "Ликутей Моаран". Рукопись была разослана ряду выдающихся авторитетов, чтобы получить их заключение о целесообразности ее публикации. Непосредственно перед Рош – ана следующего года издание было завершено. После выхода в свет "Ликутей Моаран" раби Натан немедленно начал работать над ее продолжением, содержащим позднейшие поучения раби Нахмана. Эта вторая часть книги была напечатана сразу же после кончины раби Нахмана.
В 1809 году была завершена рукопись "Сэфэр амидот" ("Книги атрибутов"). Примерно тогда же раби Нахман получил в подарок прекрасное резное кресло ручной работы, изготовление которого заняло полгода. С ним связано откровение одного из снов раби Нахмана. Это то самое кресло, которое впоследствии было по частям переправлено из России и стоит сейчас в Браславской ешиве в Иерусалиме.
1809 год раби Нахман провел в покое, восстанавливая силы после приступа болезни. После Рош – ана он послал в Меджибож своего брата, раби Йехиэля вместе с раби Натаном и раби Нафтали – молиться за него на могиле Бааль Шем Това. Он по-прежнему наставлял своих приверженцев, но уже никуда не выезжал. В Шабат Шира5 он вспоминал о своих поездках и беседах с учениками, которые имел обыкновение проводить в эту субботу.
Летом того же года его дочь Мириам отправилась на Святую Землю, где уже поселились ее муж и свекор. Несмотря на крайнюю слабость, раби Нахман провожал ее пешком и сказал тогда: "В Святую Землю надо добираться на собственных ногах".
Вскоре раби Нахман завершил свои "Маасиет" ("Необычайные рассказы"). В это время он уже помышлял о переезде в Умань. Решение созрело, когда перед Пэсах 1810 г. скончался ребенок его дочери Юдель, а в начале следующего месяца дом раби Нахмана сгорел дотла, и ночь рэбэ6 провел на ближайшем холме. Он покидает Браслав и прибывает в Умань.
Умань – место массового истребления евреев. Здесь в 1768 году тысячи евреев были вырезаны гайдамаками Гонты. Раби Нахман поставил себе целью своей смертью очистить души погибших и вознести их на небеса. Поэтому он пожелал быть похороненным на уманском кладбище вместе с жертвами погромов.
В дни Рош – ана состояние раби Нахмана стало резко ухудшаться, сотрясавший его кашель сопровождался горловым кровотечением. Но в ночь Рош – ана он, по своему обыкновению, произнес поучение. Он говорил долго, и это была его последняя речь, обращенная к большому собранию людей.
18-й день месяца тишрей, четвертый день праздника Суккот, был его последним днем. Завершающие часы его жизни ярко описаны в дневнике раби Натана7:
Мы уложили его на кровать, облаченного в его прекрасное шелковое одеяние. Он велел рэб Шимъону расправить его одежды и застегнуть пуговицы на рукавах так, чтобы рубашка не выглядывала. Он сказал рэб Шимъону, чтобы тот убедился, что все сделано как положено.
Потом он попросил смыть с его бороды следы крови. Мы сделали это, и он лежал на своем ложе, ощущая полнейшую свободу.
Он взял небольшой восковой шарик и перекатывал его между пальцами. Так часто делал он в свои последние дни, погружаясь в глубокое размышление. И в этот последний час его мысль, достигнув небывалой свободы, возносилась к неведомому...
* * *
Дом был полон людьми, пришедшими почтить его. Увидев, что близится кончина, они начали читать молитву о праведниках из "Перехода через Ябок"*.
Нам показалось, что он скончался, и, сотрясаемые рыданиями, мы начали взывать: "Рэбэ! Рэбэ! На кого ты покинул нас?!”
Он услышал наши голоса и поднял голову, обратив к нам свое лицо, выражение которого повергло нас в трепет. Он как бы говорил: "Я не покидаю вас, упаси Б-г!”
Это было незадолго до того, как он ушел, чтобы приобщиться к своим отцам в великой святости и чистоте. Сверкающий и чистый, он ушел отсюда без малейшей тени смятения, без единого жеста непокорности, ушел, объятый безмятежностью, внушающей благоговейный страх.
Присутствовали многие из погребального общества. И все они говорили потом, что видели многих, умиравших при ясном сознании, но ничего подобного видеть им не приходилось.
И это все, что наше жалкое разумение сумело воспринять и запечатлеть. Но истинное значение этой смерти непостижимо. Тот, кто постиг хоть в ничтожной мере его величие, испытав на себе воздействие его трудов, бесед и повествований, знает, что совершенно невозможно говорить о столь поразительном, необыкновенном уходе из этого мира.
Что мне сказать? И как я могу говорить? Чем я могу воздать Всевышнему за то, что удостоился стоять там, когда отлетела его душа? Если бы я пришел в этот мир только для этого, этого было бы достаточно.
Итак, в 18-й день месяца тишрэй, в году 5571 (16 октября 1810 г.), прожив 38 лет, 6 месяцев и 18 дней, раби Нахман оставил земную обитель. Каждый день его жизни одарил человечество искрой Б-жественного света.
В начале следующего дня он обрел покой на старом кладбище Умани. Его могила – святыня, ставшая местом поклонения его последователей. Они стекаются к ней со всех концов земли.
* * *
Не проникнув в подлинный смысл жизни и откровения этого великого праведника и святого, некоторые современные исследователи художественной литературы считают раби Нахмана из Браслава одним из своеобразнейших и величайших писателей на пороге нового времени, предтечей Кафки и Беккета. Мы надеемся, что переводы отдельных творений раби Нахмана на русский язык, предлагаемые вниманию читателя, дадут ему какое-то представление о несравненной "прозе" великого браславского праведника.
перевод Н. Файнгольда
КОНЧИНА РАБИ НАХМАНА
1.
Рош – ана, последний в его жизни, он провел в Умани. Первый день Рош – ана в том году пришелся на субботу. По обычаю своему, вечером наш учитель собирался произнести поучение – несмотря на то, что испытывал предельную слабость. У него началось сильное горловое кровотечение. На исходе дня в большом доме, где ожидалось его появление, собралось великое множество народу, теснота была необычайная. Люди ждали его с нетерпением и надеждой, ждали до позднего вечера, но он все не появлялся. Между тем мне передали, что он зовет меня.
Когда я вошел в его комнату, он, благословенна его память, сидел в постели. На коленях у него стояла медная чаша, почти до краев полная крови. Обратившись ко мне, он пожаловался, что не знает, что делать. Первое, что я сказал ему в ответ, – мол, ничего не поделаешь, раз это невозможно и он не в состоянии выступить с поучением. Но он возразил, что жалко людей приезжих, которым было очень трудно сюда добираться, чтобы послушать его, что сам он все лето так ждал наступления Рош – ана в надежде произнести поучение в Умани.
Осознав, как страстно он мечтает об этом, я сказал:
- Ведь и после возвращения из Лемберга (Львова) вы были тяжело больны, нельзя было даже помыслить, что вы сможете выступить с поучением. И тем не менее, с Б-жьей помощью, это вам удалось!
И тогда он сказал:
- Я готов выступить с поучением, даже если это будет стоить мне жизни.
И он велел мне передвинуть к дверям кресло, приготовленное для него в большом доме – на случай, если ему станет худо, – тогда проще будет перенести его домой и уложить в постель. Я возразил, что – а страшной давки в помещении сделать это крайне трудно. Но он сказал:
- Если ты не передвинешь кресло к дверям, то уж точно я не появлюсь там.
Не откладывая, я направился в большой дом и, произведя немалый шум, заставил людей освободить место, переместить кресло и поставить его у дверей.
И вот наконец он уселся в кресло, а мы, тесно прижатые друг к другу, стояли, обступив его со всех сторон. Некоторые не выдержали давки и вынуждены были выбраться наружу. Учитель же наш, изнемогавший от слабости, по обыкновению своему, посидел некоторое время молча, а затем раскрыл свои святые уста и голосом необычайно тихим начал говорить. Он настолько ослабел, что представлялось чуть ли не противоестественным, что ему удастся завершить столь пространное поучение. Но Милосердный пожалел нас и всю общность Исраэля и поддерживал учителя нашего, пока тот, поистине чудом, не подошел к концу поучения...
Поучение, преподанное им тогда, именуется "Тикъу тохэха", оно вошло в Ликутэй тиньяна. Самый конец его я записал со слов учителя уже после Йом а-Кипурим. Кончив говорить, он, как всегда в таких случаях, велел нам петь, а сам удалился.
Всю последующую ночь он находился в тяжелом состоянии, жизнь его висела на волоске. Ходили за врачом, но привести его не удалось. Учитель наш счел это за благо, сказав, что тот, кто не хочет распрощаться с жизнью, не допустит, чтобы его посетил доктор. Может статься, что сам больной пошлет за доктором, – тогда его близкие должны предотвратить появление врача. Меня не было, когда он сказал это. Доктора решили позвать, против моей воли, и похоже, что тот приблизил кончину нашего учителя.
2.
Во второй день Рош – ана он молился один в своей комнате, а не вместе со всеми нами, как бывало, и уж нечего говорить, не принял участия и в совместной трапезе. Зато он много беседовал с людьми, по своему обыкновению, с каждым в отдельности. И никому не приходила на ум мысль о его предстоящей скорой кончине...
3.
Накануне Йом а-Кипурим мы пришли к нему, и он, как всегда, благословил нас – каждого в отдельности. Однако в его облике было нечто пугающее, и все, кто пришел за благословением, испытали страх и крайнее смущение. Невозможно описать величие святости, излучаемой его лицом, повергавшим нас в благоговейный трепет. Блаженны удостоившиеся получить в тот день его благословение – последнее благословение перед его кончиной.
В день Искупления (Йом а-Кипурим) он снова молился в одиночестве и не участвовал в совместной молитве. Когда приблизилось время заключительной молитвы Нэила, мы, не зная, кто будет молиться перед святым ковчегом, собирались спросить его. У меня появилось острейшее желание пойти к нему, чтобы снова его увидеть. Раби Нафтали, одолеваемый тем же побуждением, присоединился ко мне, и мы отправились вместе. В страхе и трепете вошли мы в его комнату. Так бывало всегда, когда нам предстояло переступить порог и предстать перед ним. И еще труднее обычного это было сделать в тот – в День Искупления, перед заключительной молитвой Дня, когда приближалась его кончина. Но вот мы переступили порог и стояли пред ним в сильнейшем замешательстве. Он отрывисто спросил, что привело нас к нему. Преодолевая смущение, мы задали свой вопрос: кто будет вести заключительную молитву? Не произнеся ни слова, он сделал рукой жест, означавший: "Уходите, уходите! Сейчас мне не до этого. Поступайте, как вам угодно!"
По окончании Йом а-Кипурим мы снова пришли к нему вместе. Он выглядел необычайно слабым и не был приветлив с нами.
4.
Утром на следующий день после Йом а-Кипурим явилась к нему вся община. Он был весел и разговаривал со всеми очень приветливо. Я пришел несколько погодя, в то утро я молился позже других. Войдя, я застал его беседующим со своими приверженцами из Теплика. Он наставлял их, укрепляя их дух, с радостью и любовью...
В тот же день я снова посетил его. Решиться на это помог мне его брат раби Йехиэль. Было это в полдень. Войдя, я нашел его сидящим в кресле, поставленном посредине комнаты. Он сразу же велел мне закрыть дверь. Сделав это, я показал ему свои записи поучения. Он внимательно прочитал написанное, исправил неточности и восполнил пропущенное... Делал он это с радостью и любовью; такой близкий, он был ласков и приветлив со мною. Я удостоился того, что он истолковал мне смысл стиха "Трубите в Новолетие в шофар". С него начинается поучение. Тогда, в Рош – ана, он оставил его без толкования...
Так пришли к концу все слова, которыми при жизни он облек свое учение. Ибо уже никогда больше его святые уста не произнесли ни единого поучения. Я вышел от него и сразу же отправился записывать услышанное.
Во второй половине дня я снова побывал у него. Это посещение было связано с его переездом в дом, где он жил до Рош – ана. Во время пребывания в Умани он несколько раз менял жилье, об этом многое можно было бы рассказать... Как только переезд состоялся, мы стали приводить жилье в порядок, расставляя все по местам. Но для кровати его никак не могли найти места. Он отвергал все предложения, пока я не догадался, что следует передвинуть сундук, а на его место поставить кровать. На этой кровати и на этом месте он и скончался. Только спустя некоторое время меня осенило, почему он так тщательно выбирал, вернее искал, место для своей кровати. Место кончины нашего учителя было точно предопределено со времен изначальных. Это стало понятно нам из его слов, сказанных в день, предшествовавший кончине.
После переезда в тот дом и до последнего дня он выглядел изнуренным и был замкнут. В те дни я был занят переписыванием поучения и посещал его редко. А он, благословенна его память, постоянно спрашивал, где я. Я же подумывал о том, чтобы съездить домой на праздник Суккот. Ведь никто из нас даже и представить себе не мог, что он может умереть, – хотя его безмерная слабость была очевидна. Однако Всевышний сжалился надо мной, сделав так, что домой я не поехал и удостоился быть рядом с учителем в час его кончины.
5.
За день до начала праздника Суккот, когда я пришел к нему незадолго до предвечерней молитвы, я застал там моего друга раби Нафтали и еще нескольких человек. Состояние раби Нахмана продолжало ухудшаться. Раби Нафтали сообщил мне, что ходил звать врача. Я рассердился на него, но ничего не мог изменить – почти все были против меня. В ту ночь, накануне Суккот, я ночевал у него, и тогда он продиктовал мне свое завещание. Дочери его Хае, да продлится ее жизнь, причиталось триста червонцев, а его супруге – сумма, оговоренная в кэтубе (брачном контракте). Он хотел еще кое-что добавить к завещанию, но я возразил ему: "И в том, что вы успели продиктовать, нет никакой нужды. Вы сами выдадите свою дочь замуж". (Я и слышать не хотел ни единого слова, когда он упоминал о его предстоящей кончине.) Он сказал: "Для Всевышнего возможно все". (Всю свою исполненную святости жизнь он никогда не упрямился. Его слова означали: "Я-то знаю, что близится моя кончина, но, конечно же, для Всевышнего невозможного нет".) И добавил: "Эти три года я прожил чудом". (Миновало три года с тех пор, как у него открылась чахотка.) Я сказал: "Раз так, нет сомнения, ваша жизнь продлится. Велико милосердие Небес!" (Я хотел только одного – чтобы он остался жить, и не желал больше слышать о завещании.) И он повторил: "Для Всевышнего возможно все!"
Это была трудная, беспокойная ночь. Кровохарканье, начавшееся на второй день Рош – ана, повторялось снова и снова. Ему становилось все хуже. Он покорился воле окружавших его людей и, несмотря на мое сопротивление, перед рассветом привели доктора...
6.
Утром шестого дня недели он попросил найти для него удобное кресло. Как только принесли кресло, он уселся в него с нашей помощью. Мы накинули на него талит и возложили тфилин. И тогда у него, облаченного в талит и увенчанного тфилин, началось кровохарканье. Задыхаясь от кашля, он велел мне поддерживать его голову. Он едва не умер, но, по милости Всевышнего, жизнь его не покинула. Придя в себя, он начал молиться и молитву свою завершил.
В кресле этом он время от времени просиживал довольно долго. В Суккот он в сукку (кущу) так и не вошел, потому что был слаб безмерно, состояние его было предельно опасным. Мы не отходили от него ни на мгновенье. На наших глазах жизненная сила покидала его.
И тогда я обратился к нему со склоненной головой и разбитым сердцем: "Раби, спасите себя сами!" Он ответил: "У меня нет желания..." Я сказал: "Пожалейте своих детей и своих людей!" В ответ он склонил голову и промолвил: "Тише, тише..." – как бы желая сказать: "Я далек теперь от всего этого необычайно..."О многом мы говорили в тот день. Весь день и всю последующую ночь – ночь субботы и первого дня Суккот – он провел в кресле. Время от времени он склонялся к стоявшему рядом с креслом столу и опускал на него голову, подложив руку. Возможно, он засыпал коротким мимолетным сном. Мы стояли перед ним, сменяя друг друга. Спали мы по очереди и всю ночь не оставляли его одного ни на миг.
В субботу утром, в первый день Суккот, мы одели его в субботние одежды и облачили в талит. Сидя по-прежнему в кресле, он приступил к утренней молитве. Как только он закончил молитву, в комнату вошло разом много людей: местные жители пришли повидаться с ним в праздник Суккот. Он был с нами приветлив, хотя говорил совсем мало, опасаясь приступов кашля; да и доктор предостерег его...
7.
По окончании субботы, во вторую ночь праздника Суккот, он велел перенести его в постель. Длительное сидение в кресле изнурило его чрезвычайно. Спустя какое-то время он сказал, немного возвысив голос: "Помнишь ли ты мой рассказ?" Я замер в волнении – ведь мне привелось слышать от него столько необычайных, повергающих в трепет рассказов! "Какой рассказ?" – спросил я. Он ответил: "Тот, что я поведал тебе, когда переезжал в этот дом". Я вспомнил и пришел в смятение. Это был рассказ о Баалъ Шем Тове, благословенна его память, – как он пришел в одно место, где пребывало множество великих душ, которые он должен был исправить, и понял, что может добиться этого лишь ценою собственной жизни (см. Хайей Моаран, 191, 217). Потрясенный, я не мог произнести ни слова. Он промолвил: "С давних пор многие ждут меня здесь с нетерпением в надежде привлечь сюда. Что сказать тебе – это тысячи, десятки тысяч!" Слово "десятки" он произнес протяжно, давая понять, что здесь, в Умани, дожидались его многие десятки тысяч душ, и теперь они окружают его в уповании, что он осуществит их тикун, исправит их. Именно по этой причине пришлось ему изведать горечь страдания, перенести безмерные муки. Он повернулся к стене и протянул в ее сторону руки жестом, говорившим: "Вот, я отдаю свою душу. Я готов ко всему – ради Него, Благословенного!"
Об исправлении душ он поведал нам в ряде бесед и поучений, дав нам понять, что посвящает ему много усилий. (См. поучение "И сказал Боаз Рут" – о "хозяине поля".) И нам открылось, что все страдания и травля, которую ему пришлось вынести, обрушились на него потому, что он занимается исправлением душ. И в этом же причина его переезда в Умань с намерением покинуть там этот мир...
8.
В ночь четвертого дня Суккот, последнего дня его святой жизни, после полуночи, при нем находились раби Нафтали и раби Шимъон. Я в это время спал: пришел мой черед передохнуть несколько часов. В ту ночь он снова говорил о необходимости исправления душ и повторил, что в Умани пребывает множество душ, нуждающихся в исправлении. Он сказал: "Сколько здесь было казней, сколько здесь было святых!.."
Раби Нафтали спросил его: "Разве в поучении "И сказал Боаз Рут" вы не говорите, что величайший праведник, цадик, способен завершить исправление душ при своей жизни?" И он, благословенна его память, ответил: "Я имел в виду только один из аспектов исправления душ. Чтобы достичь полного исправления нужно отдать жизнь!"
Внезапно он спохватился, как человек о чем-то вспомнивший. Он достал ключ от комода и, вручив его раби Нафтали и раби Шимъону, велел им сразу же после его кончины, как только тело его положат на землю, извлечь из комода его рукописи и без колебаний сжечь их все до одной. Полные смятения, раздавленные горем стояли они перед ним. Шепотом они признались друг другу, что теперь не остается сомнений – он приготовился покинуть этот мир!
"К чему вы шепчетесь, – сказал им наш учитель, – можете говорить о моей кончине, не скрываясь, я не страшусь ее! Если же вы тревожитесь о самих себе, то напрасно: ведь я отправляюсь перед вами. Даже души, которые не знали меня, уповают на то, что я исправлю их. А вам-то уж и вовсе нечего беспокоиться – я иду впереди вас!.." Все это было той ночью, и я в это время спал...
Проснулся я через час после полуночи и сразу же явился к нему. Раби Нафтали и раби Шимъон стояли перед ним, а он сидел в кресле. Раби Нафтали шепотом рассказал мне о том, что произошло ночью: как он передал ключ от комода и велел сжечь все рукописи. Потрясенный, я сказал себе: не остается никаких сомнений – он готовится покинуть нас. Всевышний не допустит этого! Невозможно представить себе, что Всевышний возьмет его из этого мира, когда все так нуждаются в нем...
Я стоял перед ним вместе с раби Нафтали и раби Шимъоном, а он сидел в кресле, смотрел на нас и не произносил ни слова. Обращаясь к раби Нафтали, я прошептал: "Иди, поспи. Ведь ты совсем не спавши". Но раби Нафтали не желал уходить. Душа его была истерзана тем, что он услышал этой ночью из уст учителя нашего. Обуреваемый любовью к нему и страстным желанием еще насладиться сиянием его святого лица, он хотел оставаться подле него. Однако спустя какое-то время сон стал одолевать его, и он ушел. Да и раби Шимъон прикорнул на полу, здесь же, у кресла учителя. Ушли поспать также и прислуживавший учителю человек и его жена. И только я один остался, чтобы бодрствовать около него, охранять его и служить ему.
9.
Эта ночь была последней ночью в его жизни. Все часы от полуночи до рассвета я находился рядом с ним, не отходя ни на миг, но не удостоился беседовать с ним, потому что не решался ни о чем его спросить. Он же, благословенна его память, – как я понял впоследствии – поистине жаждал, чтобы его расспрашивали и требовали ответов. И он ответил бы нам. Но – а великих грехов наших и от великой любви к нему – мы не решались...
В эту ночь я стоял перед ним, и он глядел на меня взглядом, повергавшим в трепет. Это был взгляд говорящий, равноценный речи. В нем было провидение всего, что мне предстояло испытать – вообще и в частностях. Теперь, что бы со мной ни случилось, я снова и снова осознаю, что он предсказал это мне своим взглядом. Его взгляд говорил: "На кого я оставляю тебя со всеми сокровищами, хранимыми у тебя? Что станется с тобою? Ведь многие поднимутся на тебя! И как совладаешь ты с ними, такой беззащитный?.."
10.
Он попросил уложить его в постель. Я подошел к нему, он склонил голову мне на плечо и оперся на меня всем телом. Я обнял его и поднял, так что ноги его едва касались земли, и перенес в кровать, стоявшую довольно далеко от кресла. Когда я опускал его на нее, он сказал на идиш: "Паволе, паволе!" (осторожнее). Я бережно уложил его в постель, проявляя величайшую осторожность. Его предостережение крайне меня удивило, и он, прочтя в моих глазах изумление, сказал: "Я теперь отяжелел, потому и предостерег тебя". (Иными словами, человек, приближаясь к смерти, становится тяжелее по мере того, как жизненные силы покидают его. Но я не желал понимать...)
Лежа на кровати, он вновь устремил на меня долгий пристальный взгляд. Тогда я удостоился прислуживать ему совершенно один, я приносил и подавал ему все, что требовалось. Когда я предложил ему хоть чем-нибудь подкрепить свою душу, он спросил: "Что ты собираешься мне дать?" Я сказал: "Немного чаю". – "Ладно, – сказал он, – с яичным желтком". (В те дни ему давали чай с желтком – для ослабления кашля.) Я приготовил сладкий чай с яичным желтком и подал ему. Он попросил принести воды для рукоомовения и, совершив его, принял из моих рук стакан с чаем. Чай был еще слишком горячий и мог вызвать кровохарканье. Я взял у него стакан и стал остужать чай, переливая его из стакана в стакан и давая ему пробовать, достаточно ли чай охладился. Когда чай оказался пригодным для питья, он благословил его и выпил.
11.
Как только стало светать, меня охватила радость. Я почувствовал прилив сил оттого, что удостоился вволю послужить ему, проведя подле него несколько часов подряд, – не всякий день я удостаивался этого. И я радовался, не зная-не ведая, что в тот день возьмет от нас Всевышний повелителя нашего.
Рассвело. Пришел человек, прислуживавший ему постоянно, появились другие люди, и я отправился в микву, чтобы совершить омовение перед молитвой. Когда я возвратился, он сидел на кровати, облаченный в талит, и молился. На коленях у него лежал молитвенник Аризаля, в руках он держал этрог и лулав с веточками мирта и ивы. Он читал Алель голосом довольно громким, слова молитвы были слышны всем присутствующим. Блаженны созерцавшие его и внимавшие его голосу, когда он, сжимая в своих святых руках "четыре разновидности растений", читал Алель и Ошанот в последний день своей жизни. После того, как он завершил молитву, все собравшиеся перешли в смежную комнату и совершили там совместную молитву.
По окончании молитвы я отправился в дом, где ночевал и столовался. Хозяина я не застал и решил было немного поспать до его прихода. Заснуть не удалось, и я достал рукопись последнего поучения, чтобы внести в нее кое-какие уточнения. Появился хозяин и дал мне поесть. Необходимо было поспать, но меня не оставляло беспокойство и я надумал отправиться в дом учителя нашего и спать там. Когда я вошел, в комнате стоял сильный шум, присутствующие были в смятении. Я застал учителя нашего в кресле. Было видно, что его последние силы иссякают, – жизнь покидала его. Со всех сторон тянулись к нему руки людей, пытавшихся, как это принято в подобных случаях, вернуть его к жизни при помощи дорогих благовоний. Напуганный этим зрелищем, я велел немедленно перенести его на кровать, но тут он, благословенна его память, сделал протестующий жест рукой.
12.
Спустя немного времени мне стало ясно, что он едва жив и в кресле ему больше оставаться нельзя. Я снова велел перенести его на кровать, и на этот раз он не стал возражать. Один из присутствующих, житель Травицы, перенес его на кровать. Когда он укладывал его, я взял его святую руку и пожал ее, обняв своими руками. Я вложил в это рукопожатие всю свою нерасторжимую близость к нему.
Наш учитель лежал, облаченный в прекрасное шелковое одеяние. Он велел раби Шимъону расправить на нем одежды, застегнуть пуговицы на рукавах рубашки и убедиться, что они не выглядывают наружу больше чем следует. Потом он попросил смыть с его бороды следы крови. Мы сделали это. И вот он лежал на своем ложе, несравненно чистый, обретший полнейшую свободу. Он держал в руке небольшой шарик из воска, оплывшего на светильнике, и перекатывал его между пальцами. Так делал он часто в те дни, погружаясь в глубокое размышление. В тот предсмертный час его мысль, достигнув чудесной свободы, возносилась к неведомому...
13.
Он лежал на своем ложе. Внезапно до нас донесся нарастающий гул. Это были отголоски пожара, вспыхнувшего на одной из ближайших улиц: гудение пламени, раздуваемого ветром невиданной силы. Под напором бури обрушилась сукка (куща), сооруженная рядом с домом. Присутствующие сорвались с мест и понеслись на пожар. Я же сначала колебался, не желая покидать учителя. Вглядевшись в его лицо и почувствовав, что на короткое время его можно оставить, я побежал на пожар – взглянуть, что происходит. Но не успел я добежать, как пожар прекратился. Всевышний смилостивился над народом Своим, пламя чудом погасло при ураганном ветре. Об этом сообщили мне встречные, и я сразу же повернул назад.
Мы стояли у его ложа. Дом был полон людей. Увидев, что близится кончина, они начали читать молитву за праведников из "Перехода через Ябок". Вдруг нам показалось, что он скончался, и, сотрясаемые рыданиями, мы начали взывать: "Раби, раби! На кого ты покинул нас?!"
Он услышал наши голоса и поднял голову, обратив к нам свое лицо, выражение которого повергло нас в трепет. Он как бы говорил: "О, нет! Я не покидаю вас, упаси Б-г!"
И вскоре он ушел от нас, чтобы приобщиться к своим отцам в великой святости и чистоте. Сверкающий и чистый, он покинул этот мир без малейшей тени смятения, без единого жеста непокорности, ушел, объятый безмятежностью, внушающей благоговейный страх.
Присутствовали там люди из погребального общества. И все они говорили потом, что видели многих, умиравших в чистоте и при ясном сознании, но ничего подобного им видеть не приводилось.
И это все, что наше жалкое разумение сумело воспринять и запечатлеть. Но истинное значение этой смерти непостижимо. Тот, кто хоть в ничтожной мере осознал его величие, испытав на себе воздействие его трудов, бесед и повествований, знает, что совершенно невозможно говорить о столь поразительном, необыкновенном уходе из этого мира.
Что мне сказать? И как я могу говорить? Чем я могу воздать Всевышнему за то, что удостоился быть там, когда отлетала его душа? Если только ради этого я пришел в этот мир – этого довольно.
14.
Великий плач огласил дом, и мы возопили: "Силой великой десницы Твоей разбей оковы..." Ни одна женщина не появлялась у его смертного одра от часа его кончины и до похорон. И это само по себе удивительно. Дочерей его тогда не было в Умани, а его жена, вторая жена, с которой у него не было никакой близости, не решалась войти, чтобы оплакать его. Она плакала в своей комнате.
Как только душа его отлетела и разразился безутешный плач и горькие рыдания, раби Шимъон отворил комод и извлек из него рукописи нашего учителя, которые он не показывал нам при жизни. Там было несколько книг и разрозненные рукописи. Раби Шимъон взял их все и направился в другую комнату, чтобы, по повелению учителя, сжечь их. И я пошел за ним с душой, исполненной горечи, сотрясаемый рыданиями, дабы удостоиться вдохнуть священный дым его пылающих откровений, которых поколение наше оказалось не достойно. Горе нам! Что мы потеряли!..
После того, как раби Шимъон бросил рукописи в огонь, я вернулся в комнату нашего учителя и увидел, что тело его уже лежит на полу. Лицо его было открыто, казалось, он чуть-чуть улыбался. Черты лица его были, как у живого, когда, бывало, он, погруженный в свои мысли, ходил по комнате из угла в угол. И так же, как тогда, его лицо осеняли истинное очарование и чудесная красота во всех ее воплощениях, какие только существуют в мирах. Поведать об этом можно лишь человеку, созерцавшему его лицо при жизни, когда он ходил по комнате из угла в угол...
15.
Он скончался через несколько часов после полудня, в третий день недели, в четвертый день Суккот, в восемнадцатый день месяца тишрэй, в году 5571 (16 октября 1810г.)...
Хоронили его утром следующего дня. Перед похоронами все совершили омовение в микве. До того, как пришли за ним, я вошел в его комнату, опустился около него на землю и стал говорить ему на ухо все то, что страстно желал сказать ему при жизни, да так и не привелось. Слезы лились из моих глаз, я оплакивал его. Собрались люди и окружили нас, но я, единственный, плакал над ним на земле, ибо "глаз мой причиняет мне терзания, превосходящие терзания всех дочерей города моего" (Эйха, Плач Ирмэяу", 3, 51). Ведь он сам, благословенна его память, сказал, что я знаю его больше всех.
Когда обмывали его тело, я отвернулся, чтобы не видеть, ибо не подобает смотреть на учителя во время обмывания. Когда начали его облачать, я встал рядом. Как прекрасен он был, когда лежал на столе, облаченный в талит, – блаженно око, созерцавшее это!..
Он обрел покой на старом кладбище в Умани, на месте, которое избрал при жизни и которое было уготовано ему от начала творения...
ПИСЬМО РАБИ НАХМАНА БРАТУ ИЕХИЭЛЮ В КРЕМЕНЧУГ
Написано в Заславе, в году 5567 (1807).
С Б-жьей помощью! Второй день недели, когда читается глава Торы "По законам
Моим".
Любимому брату моему и доброму другу, несравненному учителю моему, совершенному в мудрости раву Иехиэлю Цви, да светит светильник его. Получив твое письмо, я испытал крайнее огорчение. Как могли эти злые люди набраться такой наглости по отношению к тебе! Не перестаю изумляться тому, что добро не поднялось против них и не поразило зло. Возлюбленный брат мой, душа и сердце мое, не страшись их, мужайся, находя каждодневную опору в Торе и в благоговении перед Всевышним, как договорено у нас с тобой. И да будут заслуги отцов твоих тебе в помощь. Ибо все это направлено к тому, чтобы возвеличить тебя, укрепить достоинство твое и обострить твой разум. Ведь подобно тому, как росток расцветает и превращается в дерево лишь после того, как истлеет семя, зароненное в землю, так и ты возвеличишься и принесешь плоды свои миру, лишь пройдя через унижения, будучи втоптан во прах. Знали бы нечестивцы это, уж, верно, не стали бы тебя поносить, ибо стремление их – только ко злу.
Да будет известно тебе, что я намерен оставаться здесь, в Заславе, примерно три месяца, после чего разъяснятся мои дальнейшие намерения. В здоровье супруги моей, после первоначального изменения к лучшему, наступило ухудшение. Она слабеет с каждым днем. Расходы, связанные с этим, велики: сорок-пятьдесят червонцев только на жизнь.
Брат мой любимый, друг моей души! О благополучии твоем молюсь постоянно, жду от тебя добрых вестей и надеюсь скоро увидеть тебя в добром здравии и благополучии.
Нахман, сын раби Симхи, да охранит его Всевышний.
Моя жена шлет привет твоей супруге, моя дочь Мирьям приветствует всех вас... Привет твоим сторонникам и приверженцам. Крепитесь духом и мужайтесь, деяния ваши праведны в мире этом и в мире грядущем.
Нахман бэ-раби Симха.
ПИСЬМО РАБИ НАХМАНА ОБЩИНЕ ЕГО ХАСИДОВ
Заслав, год 5567 (1807)
Сообщаю всем приверженцам нашим, что многочисленные бедствия и невзгоды, выпавшие на мою долю, сделали для меня жизнь в Браславе невыносимой. Буду отныне скитаться от шатра к шатру, нигде не
укореняясь. Потому и обращаюсь к вам с просьбой и упованием – пусть не пропадут напрасно те усилия, которые я затратил на каждого из вас. Ради вашего блага, ради душ ваших, я подверг свою душу страшной опасности. Праведен Всевышний, я же согрешил. Деяния мои и поступки мои навлекли на меня бедствия и гонения – смерть моих бесценных сыновей, обвинения и преследования. Но я знал, что мои старания, направленные на то, чтобы вырвать вас из пасти нечистого, привлекли ко мне его пристальный взгляд и заставили его скрежетать зубами.
Поэтому, возлюбленные братья мои и друзья, крепитесь духом и мужайтесь, черпая силы в благоговении перед Всевышним, – каждый по мере своих сил и в соответствии со своей натурой, и да не пропадет втуне мой труд. Храните, как я учил вас, Тору, заповеданную нам Моше, слугой Всевышнего. Знайте, что, хоть я и нахожусь далеко от вас, это отдаление всего лишь телесное. Да будут слова мои, обращенные к вам, близки вам постоянно, днем и ночью. Уведомляю вас, что нахожусь в Заславе и намерен, если будет угодно Всевышнему, провести здесь месяца три.
Нахман, сын раби Симхи, да охранит его Всевышний.
Добавлю, что состояние здоровья позволяет мне обходиться без лечения и не думать о телесном.
ПИСЬМО РАБИ НАХМАНА ДОЧЕРИ САРЕ
Год 5569 (1809)
С Б-жьей помощью! Третий день недели, 12 день месяца-утешителя ава.
Мир моей любимой дочери, скромной и разумной г-же Саре! Мир и благополучие да осенят твою жизнь и жизнь твоего супруга, твоего прелестного сына и твоей умницы-дочки. Амэн!
Вскоре после твоего отъезда отсюда я получил письмо, касающееся состояния здоровья твоей достойной тещи – да дарует ей силы Всевышний, амэн! Со своей стороны могу сообщить, что состояние моего здоровья, с Б-жьей помощью, удовлетворительно. Признаться, мне очень недостает веселых проказ твоего возлюбленного сына Исраэля. После вашего отъезда в доме стоит тишина. Уповая на Благословенного, жду от тебя добрых вестей.
От твоей милой сестры Мирьям получил письмо, отправленное из Одессы. Их корабль отчалил в 7-й день месяца авa-утешителя. Она пишет, что преисполнена радости. Все опекают ее. Передает привет.
Прошу тебя, поступай так, как я тебе велел. Меньше занимайся домом. Не отказывай себе в мясе и вине. Твое здоровье дороже для меня собственной жизни. Весть о том, что ты совершенно здорова, продлит мою жизнь.
Твой отец, ожидающий от вас вестей воистину благих.
Нахман бэ-раби Симха.
ПИСЬМО РАБИ АВРААМА ИЗ КАЛИСКА РАБИ НАХМАНУ ИЗ БРАСЛАВА
С помощью Б-жьей!
Мир и спасение прославленному и святому учителю нашему раби Нахману, наделенному мудростью и знанием, отпрыску рода святого, внуку Бааль Шем Това, благословенна память о нем. Да осияет Всевышний светом Своим его и всех его домочадцев и приверженцев и да осенит миром великим. Да сбудется воля Его!
От посланцев, возвратившихся в Страну Исраэля, мы, к радости нашей, узнали, что Вы благополучно вернулись домой. Мы убедились, что не расторгнуты узы любви. От всего сердца желая добра нам, Вы посетили Райсин (Белоруссию), да поможет Вам Б-г!
О том, что случилось с нами после Вашего отъезда, Вам, наверно, известно от нашего посланца раби Элиэзэра. Еще в прошлом году вступили мы в переговоры с общинами Волыни, но пока не получили от них ни гроша. Не представляя себе, чем все это кончится, не получив помощи ниоткуда, мы пребывали в растерянности и уповали на помощь Небес. Нам пока неизвестно, что Вам удалось сделать для нас в Райсине, где вы лично поведали им о трудностях наших. Надеемся, что Вы нам сообщите об этом.
Помимо того, что мы задолжали наместнику и надо немедля задолженность погасить, – нам приходится жить в постоянном страхе и уповать на чудо. Все от Всевышнего. На Него, сокрывшего лик Свой, надеюсь, на спасение Его уповаю и по Нему тоскую. Он снова сжалится над нами и утешит нас, за страдания наши воздаст нам радостью. Крепко возлюбил Его я любовью вечной. Прославляя Его устами своими, облачил и увенчал для Него душу свою. Да осияет нас Всевышний на месте обитания Своего и да озарит чело наше светом вечным. И окрепнем духом и обретем спасение у Благословенного, ибо деяние Его до конца содержится в Его замысле. Душа моя познала Его вечную милость. Молюсь о Вас постоянно, молитесь же и обо мне всегда. На этом кончаю.
Авраам бэ-раби ми-Александров, благословенна его память.
Мой внук, аврэх Исраэль-Элиэзэр, передает Вам привет от всего сердца и просит молиться за него.
ПИСЬМО РАБИ НАТАНА РАБИ НАХМАНУ
С помощью Б-жьей!
День пятый, 8 нисана 5567 г. (1807)
Вершины, возвестите мир сокровищнице знания, праведнику – основе мироздания, повелителю, учителю и наставнику нашему, оплоту силы нашей, венцу славы всего Исраэля, красе Ариэля. Распростерший крылья великий орел! Под сенью его обретем защиту и отдохновение "на два дня, а на третий – поднимет нас", и будем живы. Он будет жив вечно, пока не истреплются небеса.
Величайший мудрец, светоч святой, истинный праведник, непорочный перед Властелином своим, дарующим жизнь всему живому. Хвала ему – безмолвие...
Счастливы мы, блаженно око, созерцавшее этот свет – свет семи дней Творения, сокрытый и потаенный. От Всевышнего изошло это, от небес – достоинство и святость имени его, вызывающего благоговение, – учитель наш и наставник наш раби Нахман, – Да охранит и да благословит его Всевышний.
Да будет известно учителю нашему, что я ознакомился с посланием учителя нашего его приверженцам, – копию послания прислал мне в Могилев раби Нафтали. Сказанное там поразило меня и привело в состояние, подобное родовым мукам.
Наш дорогой наставник и старший друг, пекущийся о душах всего Исраэля! Что тут можно сказать? Смогу ли я утешить учителя нашего, найти путь к его сердцу святому? И как можно осмелиться коснуться этого? Стези Всевышнего неисследимы и ускользают от глаз смертного. Чего стоят здесь слова? И все же, вопреки всему, я решаюсь высказаться, уповая на благосклонность учителя и его истинное смирение.
Нет сомнения, что господин мой не забыл ничего из того, что пришлось пережить ему до настоящего времени, и как Всевышний помог ему удостоиться разрушить все, что он разрушил, сокрыть все, что он сокрыл, построить все, что он построил, и, наконец, подняться туда, куда он поднялся. И все это осталось сокрыто от глаз всего живого...
Это относится, в частности, к тому, что произошло с Вами в Стамбуле. Всевышний, как всегда, поддерживал Вас, и Вы удостоились тогда того, чего удостоились.
Ныне Вы, пребывая в глубокой печали, склонны думать, что хуже, чем теперь, никогда не бывало. Но я сам слышал из Ваших же святых уст, что так всегда кажется человеку страдающему. Если же действительно худших времен не бывало, то, напротив, из этого следует, что, уповая на Всевышнего, мы в близком будущем удостоимся света и радости и сбудутся ожидания Ваши. Об этом и сказано: "Доведу ли я до родов и не дам родить?" (Йешая, 66:9).
На этом и остановлюсь, ведь даже то немногое, что я высказал, я очень боялся сказать. Только Ваше великое смирение помогло мне преодолеть этот страх.
Мы выполняем Ваше повеление молиться и надеемся, что Благословенный смилостивится над нами и всеми сынами Исраэля и пробудит сердца наши, чтобы мы удостоились подлинной молитвы. Ведь будь мы отзывчивей, мы кричали бы на базарных площадях и на улицах, взывая к Всевышнему, чтобы Он излил на нас милосердие Свое. На нас и на все творения Свои, на все падшие души, жаждущие укрыться под Его крылами, но пока не удостоившиеся этого.
Тем более велика та добрая воля, которую Вы проявляете по отношению к нам и, в том числе, ко мне. Поистине Вы подняли меня из праха и ввели в число достойных. Но я еще наг и нет у меня облачения. Не знаю, возможно ли уподобить меня хотя бы младенцу, не отнятому еще от груди. И нет у нас никого, кроме учителя нашего, чтобы кормить нас, насыщать нас благодатью и наделять жизненной силой. В нем – жизнь наша и долгоденствие. О, Всевышний, только Ты знаешь, ниспосылалась ли подобная милость кому-то со времен сотворения мира, как та милость, что ниспослана нам всем и каждому из нас в отдельности, когда каждый из нас знает изъяны своего сердца, даже те из нас, кто за всю свою прежнюю жизнь не видели проблеска добра.
Поэтому обязаны мы изливать свою душу в молитве перед Всевышним, раскрывать перед Ним свое сердце. На Него полагаемся мы и не устыдимся вовек! За каждый день бедствия нашего Он воздаст нам радостью, даст насладиться нам, явив нам сияние лика Своего. И напоятся души наши светом Его, насытятся радостью, осиянные святым ликом Превечного: "В свете лика Царя – жизнь и благоволение Его – как весеннее облако дождевое" (Мишлей, 16:15).
Жизнь и благоволение Его – да будут дарованы нам и всему Исраэлю. На этом заканчиваю. Пришло время предвечерней молитвы. В ожидании и надежде припасть к Вашим стопам и насладиться сиянием святости нашего учителя.
Малейший из малых
Натан бэ-раби Нафтали Херц.
Подборка Ицхака Альфаси
Мысль и разум. Творец и творение.
Тора и ее тайны. Народ Исраэля.
Священный язык. Молитва. Правда и ложь.
Суббота и праздники. Изречения.
Мысль и разум
Знай, что существуют две разновидности ума: "ум задний" и "ум передний". Есть "задний" ум, что приходит с годами, для его накопления необходимо время. Но есть ум, который с необычайной силой проявляется уже с раннего возраста, ибо он независим от времени, выше времени. Это ум, устремленный вперед, как лицо человека... Такой ум проявляется неожиданно, без всякой подготовки со стороны человека, его источник – благодать, дарованная Всевышним. Движение разума согревает сердце. Ведь в природе всякого движения – порождать тепло. И движение разума порождает сердечное тепло, воспламеняет сердце.
* * *
Вечная жизнь – у Одного только Благословенного, ибо Он – Вечноживой. И тот, кто приобщится к Источнику, также обретет вечную жизнь: приобщившись к Единому, человек становится неотделимым от Него и, подобно Ему, обретает вечную жизнь. Также и полнотой обладает Один только Благословенный, а все и вся, кроме Него, ущербны. И лишь тот, кто приобщается к Нему, обретает полноту. Вообще главное – приобщиться к Единому, а это достигается познанием Его, Благословенного, как сказал мудрец: "Если бы я познал Его – стал бы Им".
* * *
Говорят, что с течением времени мир человеческий становится все умнее. Истина же состоит в том, что предшествующие поколения были несравненно умнее: они открыли основы мудрости. И уж после того, как они все подготовили, позднейшие поколения достигают еще большей мудрости, поскольку пришли на готовое.
* * *
Для всего на свете есть свои ограничения, количественные и качественные. И все эти ограничения записаны на камне, положенном в основу мира (эвэн – тия). На этом камне зиждется мироздание. На нем начертаны все законы, которыми следует руководствоваться, он средоточие всякой мудрости, Святая Святых (кодэш кодашим). Ибо разум свят (кодэш), и при его посредстве все обладающие разумом приобщаются к Святая Святых – всеобъемлющей высшей мудрости, предписывающей все законы, от самых всеобщих до самых частных.
Творец и творение
Воистину любое сокрытие Всевышнего (от человека), даже сокрытие в сокрытии, и оно также, без сомнения, является облачением Благословенного. Ибо без Его животворящей силы невозможно никакое существование. Поэтому несомненно, что во всякое наше слово, деяние, мысль как бы облачен Благословенный. Даже преступление, т.е. поступок, противоречащий Его воле, нельзя совершить при отсутствии исходящей от Него жизненной силы, пусть неявной и крайне ущербленной.
* * *
Есть два сокрытия. Когда Он, Благословенный, сокрыт однократно, найти Его невообразимо трудно. Но все же, зная, что Благословенный сокрыт от него, человек может, приложив предельные усилия, прорваться к Нему, найти Его.
Когда же Благословенный сокрыт от человека сокрытием в сокрытии, т.е. когда сам факт сокрытия сокрыт от человека и он не знает, не ведает, что Он, Благословенный, сокрыт от него, – тогда вообще невозможно Его найти. Ведь такой человек ничего не знает о Всевышнем, не знает даже того, что Он есть.
* * *
Если говорить о трудностях познания Всевышнего (кушиет), то ведь они с необходимостью должны существовать. Ему в Его несравненном величии "приличествует", Ему "пристало", чтобы мы испытывали эти трудности. Он так непостижимо высоко вознесен над нами, что мы, разумеется, не можем в полной мере постичь Его провидения. Если бы пути Его провидения, пути Его управления мирозданием соответствовали возможностям нашего разума, наше сознание не отличалось бы – упаси Б-г! – от Его сознания.
* * *
Надо знать, что славой Его полнится весь мир, и нет места, свободного от Его присутствия, которое наполняет все миры, объемлет их и приводит в движение.
Тот, кто поддерживает деловые отношения с язычниками, не может рассчитывать на снисхождение, говоря: "Невозможно служить Всевышнему, когда постоянно имеешь дело с ними!" Ведь наши мудрецы, благословенна их память, открыли для нас истину, состоящую в том, что во всех проявлениях материального начала и в жизни всех языческих народов можно обнаружить присутствие Б-жественного, поскольку без проблеска Б-жественного невозможна никакая жизнь, никакое существование, как написано: "Ты всех наделяешь жизнью".
Однако проблеск Б-жественного там предельно ущерблен, его достаточно только для поддержания жизни и не более.
* * *
Слова Торы которые обычно переводят: "Возлюби ближнего, как самого себя, – Б-г!" – допускают иное прочтение: "Возлюби страдание свое: для такого, каков ты есть, – Властелин милосердный!" – т.е. прими с любовью все страдания и бедствия, постигающие тебя. Если судить по делам твоим, Он, Благословенный, проявляет к тебе великое милосердие: тебе придаются еще большие страдания, упаси Б-г, чем те, что выпали на твою долю.
Тора и ее тайны
Тора дает жизнь всему в мироздании. Следовательно, Тора облачается во всякую вещь и во всякую мысль. И это относится даже к преступной мысли, к преступному слову и действию, упаси Б-г! Но там она таится в великом сокрытии и ущерблена до предела.
Народ Исраэля
Надо отстоять все достоинства, все хорошее, что можно обнаружить в народе Исраэля. Сыны Исраэля – корона Благословенного, которую нужно украсить разнообразными драгоценными камнями. Это означает, что каждого еврея следует украсить всеми заслугами и добродетелями, которые можно найти в нем.
Молитва
Основу жизнеспособности обретают в молитве, о которой сказано: "Молитва Б-гу Живому". Поэтому надо молиться, не щадя себя. Когда молишься во всю силу и она вливается в каждую букву молитвы, тогда твои собственные силы обновляются.
Для того, кто достигает в молитве полного самозабвения, упраздняя свою телесность, – нет границ. А когда нет границ, возможно приобщиться к Торе грядущей, которая безгранична.
Уединение
Человеку, удостоившемуся обрести привычку к подлинному уединению – лучше всего среди полей и лесов, к уединению, в котором он изливает душу свою перед Благословенным, – каждый шаг там доставляет райское наслаждение. Да и потом, после того, как он возвращается оттуда, весь мир кажется ему совершенно новым, не таким, каким он был прежде.
Главное для уединенной беседы со Всевышним – полнота самоотдачи, при которой человек так изливает душу перед Благословенным, что жизнь его висит на волоске, ибо страдающая душа в своей безмерной тоске и томлении по Благословенному рвется к Нему, готовая покинуть тело. Об этом сказано в речениях наших мудрецов, благословенна их память: "Молитва не будет услышана, если человек не готов отдать Ему свою душу".
Изречения
Стремление сделать что-то хорошее само по себе хорошо.
В любой настоящей книге запечатлен образ автора.
Средоточие мужества – в сердце человека. Тот, у кого сердце надежное, не страшится никого и ничего.
Милосердие – первооснова творения, поскольку все сотворено для того, чтобы стало явным милосердие Благословенного.
Лучше пойти к праведнику пешком, чем отправиться в экипаже.
С возрастанием (истинного) знания увеличивается милосердие.
Если верят, что можно испортить, должны поверить, что можно исправить.
Душа даже самого незначительного из евреев способна противостоять целому миру со всеми его соблазнами.
Всякий раз, когда представляется возможность выхватить из этого мира что-то наделенное святостью, – надо выхватывать.
С каждым днем человек приближается к смерти.
Подлинный плач – плач радости. (Слово, означающее "плач" на святом языке – бэхия). Бэхия – это аббревиатура слов: "бэ-шимха йагилун холь а-йом", что означает: "Имени Твоему будем радоваться постоянно".
И в бездне шеола можно приблизиться к Благословенному, ибо и там Он присутствует. Ведь сказано (псалом 139): "Расстелю себе ложе в шеоле, и вот (снова) Ты!"
Уже провалившись в болото, вопят (взывая о помощи).
Есть много выходов, дающих возможность выбраться из мрака, но человек слеп и не видит их.
Мысль, подобно маятнику в часовом механизме, не знает покоя. Даже когда человек погружается в сон, мозг его продолжает мыслить безостановочно, но спящий забывает свои мысли.
Когда человек, погрязший в материальных интересах, порывает со своим материализмом, каждый шаг его на этом пути дорог Благословенному, и человек семимильными шагами продвигается в мирах высших. Следует воздерживаться от возражений, подкрепляемых постановкой трудноразрешимых проблем. Когда их пытаются разрешить, возникают проблемы труднее прежних, и в них погрязают. Лучше промолчать и исполнить заповеданное Торой: "Молчание – ограда мудрости".
Нельзя человеку становиться старым: ни старым цадиком (праведником), ни старым хасидом (приверженцем праведника). Старость предосудительна. Человек обязан повседневно обновляться и начинать все сызнова.
На исходе Йом а-Кипурим (Дня Искупления) я прикладываю ухо к стене и слышу стук молотка шамаша (служителя в синагоге), призывающего к чтению слихот (молитв о прощении) перед следующим Днем Искупления.
Не может еврей умереть, оставаясь вероотступником: даже такой еврей перед смертью испытывает раскаяние и полностью возвращается к вере, так что он покидает этот мир совершенным праведником.
Слезы открывают врата, песнопения сокрушают стены.
Даже тот, кто – упаси Б-г! – опустился на самое дно бездны греха, может возвратиться к Благословенному и прилепиться к Нему. Ведь сказано: "Земля полнится славой Его!"
Только познание Б-жественного ведет к полноте. Всякое иное знание бессодержательно и по сути не является знанием.
Полноценное знание достижимо тогда, когда познание поверяется сердцем, – дабы твердо знать, знать самим сердцем, что Всевышний – наш Властелин.
Так бывает, что отмена занятий Торой соответствует ее сути.
Тот, кто способен написать книгу, но не пишет, – точно ребенка своего хоронит.
Если кто-то при тебе обличает евреев – заступись и постарайся быть убедительным, говоря об их достоинствах.
В каждом еврее есть что-то от царственности. Что именно и в какой степени – зависит от того, каков человек.
При посредстве святого языка мы были вознесены над всеми языками (т.е. народами). Ведь ни один из языков не может сравниться со святым языком (лашон а-кодэш)!
Суть молитвы в том, чтобы она исходила из души, в соответствии со сказанным: "Каждая душа пусть прославит Всевышнего!" А Машиах (Мессия) принимает все молитвы.
Кто уединяется в отдалении от людей – к тому льнут Небеса.
Подлинное достоинство можно обрести только благодаря уединению.
Уединение – это высшая ступень.
Лучше пренебречь изучением Торы, чем осрамить еврея.
Трапеза еврея (подобна жертвоприношению в Храме и) очищает его от всех грехов.
Тот, кто позорит ближнего своего, – теряет дар речи и память.
Поносящий мудреца или его сотоварища в присутствии мудреца – безбожник. Он приравнивается к тому, кто дает Торе ложное толкование, противоречащее традиционному.
Тот, кого одолевает стыд, может уповать на спасение.
Тот, кто верит, не ведает страха. Вера порождает мир и благоденствие.
Тому, кто полагается на Всевышнего, не грозит преждевременная смерть.
Человека, не дающего воли своему гневу, не одолеют враги.
Не кипятись – и не согрешишь.
Нет такой вещи внизу, у которой не было бы звезды наверху.
Праведник – это образ Всевышнего, запечатленный на поколении.
Праведника называют несущим ношу: на нем держится весь мир.
Когда еврей в очередной раз посещает цадика, он должен испытывать волнение, какое испытывал в первый раз. Ведь ему предстоит все начать сначала – с новым воодушевлением, заново преодолев себя.
Обновление разума – это обновление души... Знай, что можно кричать едва слышным шепотом...
Знай, что человек должен пройти по очень, очень узкому мосту. И главное здесь – ничего не страшиться.
Изучение Торы без соблюдения заповедей – это как мирт, благоухающий, но лишенный вкуса.
Когда народ Исраэля един – все другие народы страшатся его.