Гл. страница >> Проводник >> р. А. Штейнзальц >> Книги >>"Библейские образы" >> V

Перед Вами электронная версия книги А. Штейнзальца "Библейские образы". Подробнее об издании этой книги и возможности ее приобретения – здесь.

ШЛОМО

МУДРОСТЬ И ЕЕ ГРАНИЦЫ
(Млахим 1, гл. 1-1)

Царь Шломо может служить примером человека, следовавшего по стопам своего замечательного отца и преуспевшего на этом пути. Правда, несмотря на мудрость и успехи, именно Шломо создал предпосылки, приведши к разделу царства Давида и утрате им былого величия. Тем не менее, период правления Да и да и Шломо часто рассматривается как одно целое, как определенная историческая эпох. И хотя эти цари очень отличались друг от друга, оба они предстают в ореоле величия и великолепия.

По темпераментам Давид и Шломо представляются почти полными противоположностями. Давид отличался предприимчивостью, значительную часть своей жизни он провел в походах и битвах; он всегда был готов сражаться, знал, как противостоять трудностям и преодолевать их. Для нас, как и для наших предшественников, образ царя Давида обладает неотразимой привлекательностью. Шломо - тоже яркая выдающаяся личность, хотя и совершенно в другом роде. Это был человек, который избегал сражений, предпочитая мир, и старался упрочить свою власть, чтобы созидать и строить.

Шломо придавал большое значение реализации идей и устремлений своего отца, которые в значительной степени совпадали с его собственными идеями и целями. Поэтому можно сказать, что Шломо осуществил самые глубокие чаяния Давида, несмотря на то, что Давид, наверное, предпочел бы, чтобы царем стал кто-нибудь другой из его сыновей, - тот, кто был бы больше похож на него самого. Амнон или Авшалом, более динамичные, чем Шломо, были, вероятно, ближе сердцу Давида, но они унаследовали лишь внешние черты облика Давида, сделавшие его самым любимым из еврейских царей. Шломо же унаследовал внутреннюю сущность качеств отца.

Для Давида характерно сочетание высокой духовности с практичностью. Он добивался задуманного с необычайной целеустремленностью, проявляя при этом способность к самоограничению. Давид твердо придерживался принципов, которые он считал основными: искреннее почитание Всевышнего и создание сильного государства, объединившего весь еврейский народ. Эти принципы разделял и Шломо, что по праву делает его достойным преемником Давида.

Общеизвестно, что Шломо был знаменит своей мудростью. Об этом неоднократно упоминается Танахе. В первый раз сам Давид отмечает это, сказав сыну, которому было тогда не более шестнадцати лет, что назначает его своим преемником. Все деяния Шломо отражают глубокую мудрость, выходящую за пределы практичности и утилитаризма, хотя он был и житейски умен, и проницателен.

Читая между строк Священного Писания, мы понимаем, что Шломо обладал и мудростью провидца. Например, он стремился разрушить племенную структуру израильского народа тех времен, установив с этой целью новое административное деление государства на двенадцать географических провинций, границы которых совпадали с традиционными границами племенных уделов. Правители этих провинций подчинялись непосредственно царю и отчитывались перед ним. Таким образом Шломо пытался постепенно осуществить административную реформу, не заявляя открыто о своем намерении упразднить давно сложившуюся традицию племенной автономии. Его тактика была настолько успешной, что после Шломо уже нельзя было говорить о коленах как о самостоятельных общностях, имеющих своих предводителей и занимающих четко определенные территории. "Тихая дипломатия" Шломо приводила к стиранию различий между коленами и лишала их многих форм военной, общественной и политической независимости, которую они сохраняли вплоть до эпохи Давида. Политическая дальновидность Шломо проявлялась и в том, как он выбирал должностных лиц и определял их статус. Шломо пришел к власти благодаря поддержке некоторых подразделений войска Давида, главным образом наемных. Сильнейшим из его политических сторонников, главной его опорой был Бная, сын Йеояда, командир гвардии чужеземцев. Это был своего рода "иностранный легион", не связанный с каким-либо из колен. И Бная был вознагражден за свою верность - он был поставлен во главе царской армии. Однако внимательное рассмотрение последующих назначений, сделанных царем, показывает, что при Шломо роль главнокомандующего постепенно теряла свое значение. Наряду с главнокомандующим, который до этого был вторым лицом в государстве после царя, появились новые должностные лица: писцы, ведавшие внешними связями, сборщики налогов, которые стали ответственными за государственную казну, личные секретари царя - советники, которые играли существенную роль в создании новой структуры власти. Все функционеры, включая "ведающего дворцом", стали центральными фигурами в администрации царства. Главнокомандующий же остался не более чем просто военным специалистом, ведающим войсками. Это еще один пример присущей Шломо "тихой дипломатии" - не резких, но эффективных методов достижения политических целей посредством административных мер.

В сфере внешней политики Шломо также ввел примечательные изменения. Он был первым правителем Израиля, который сделал серьезную попытку - и до некоторой степени успешную - создать сеть внешнеторговых и дипломатических связей. Если внешнеполитические отношения Давида с другими странами основывались на военных союзах большей или меньшей длительности, то Шломо последовательно стремился налаживать постоянные дипломатические отношения не только с крупными государствами тех времен, но и с менее сильными странами и даже с общинами. Он создал систему политических отношений, которой затем придерживались все цари Иудейского и Израильского царств.

Здесь стоит добавить, что тысяча жен Шломо вовсе не свидетельствуют о его ненасытной страсти. Его гарем был отражением его политических связей. Многочисленные браки были для Шломо средством обеспечения хороших отношений с другими государствами и влиятельными кланами, отражением его усилий, направленных на достижение политических целей средствами менее болезненными, чем война.

Мудрость Шломо обеспечила еврейскому государству долгие годы мира, что позволило царю осуществить великое дело - построить Храм, благодаря чему Шломо стал почти мифологической фигурой. Однако, говоря о величии этого царя, нельзя не отметить его невольное отступничество от одной из самых важных заповедей Торы. В Священном Писании говорится, что жены Шломо "склонили сердце его к другим божествам" (Млахим I, 11-4). Но и здесь, как представляется, не чувственность и не податливость в отношениях с женщинами побудили царя уступить требованиям его иноземных жен. Сыграло роль другое: Шломо был слишком умен, чтобы придавать серьезное значение идолопоклонству своих жен, считая это пустяком. Сам он по-прежнему чтил Единого Б-га, о чем свидетельствует молитва Шломо, приведенная в книге Млахим I, 8:15-53. Эта молитва - своего рода интеллектуальный трактат, в котором сделана попытка определить отношения между Всевышним и Иерусалимским Храмом. Для человека, столь глубоко верующего и мудрого, каким был Шломо, языческие культуры представлялись чем-то наподобие детских игр и, не придавая им значения, он позволял своим женам играть в привычные для них игры и совершать не имеющие для него никакого смысла церемонии. В этом смысле жены действительно отклонили его сердце от пути истинного: разумеется, он не поддался соблазнам и искушениям их культов, но ошибка его заключалась в том, что он недооценил влияния этих культов на других людей.

То же можно сказать и о его внутренней политике: Шломо недооценил реакцию народа, "маленького человека" на свои тщательно разработанные и далеко идущие планы, не видел в них недочетов, которые вызывали недовольство подданных. А между тем росло нежелание масс платить непомерно высокие налоги, и что еще хуже - все шире распространялись в народе иноземные культы, подрывая национальные традиции.

Таким образом, неудачи Шломо оказались следствием его величия, его широкого взгляда на вещи и его неспособности оценить значение мелкого и тривиального. Он не смог предвидеть последствий своего снисходительного отношения к языческим элементам в религиозном ритуале, недооценив их привлекательность для простонародья. Мудрец, меривший мир по своей мерке, не мог представить себе, что его царствование породит мелких заговорщиков, которые смогут разрушить то, что он создал.

ЭЛИША

ПРОРОК-ПРАГМАТИК
(Млахим 119:19-2; Млахим II, гл. 2-8 и 13:14-21)

Элиша и его учитель Элиягу представляют собой пару ученик-учитель, подобную - как в историческом плане, так и в свете религиозной деятельности - паре Йегошуа и Моше. Комментаторы сравнивают Элиягу с Моше, отмечая, что оба они получили откровение на горе Синай и оба были людьми до некоторой степени "не от мира сего", в связи с чем обоим пришлось предоставить реализацию своих идей более практичным их ученикам.

У горы Синай было Элиягу видение, сопровождавшееся огнем, бурей, а также тем, что загадочно названо "голос тонкой тишины". Все эти явления завершились, так сказать, освобождением Элиягу от его обязанностей: свыше ему было указано назначить себе преемника. По мнению мудрецов, смысл "отставки" Элиягу заключался в том, что его место было на небесах, куда он и был призван, а его преемник должен был быть более "земным" человеком, который завершил бы дела Элиягу в мире людей. После видения у горы Синай Элиягу понимал, что не сможет выполнить свою миссию до конца, и не стремился к этому. Подобно Моше, он предоставил эту задачу своему ученику - Элише, который больше подходил для земных дел, в частности для установления новой династии правителей Израильского царства*.
--------------------------
*После смерти Шломо в 937 г. до н э. единое еврейское государство раскололось на царства Израильское и Иудейское
--------------------------

Танах рисует Элиягу как человека, который всегда держался особняком, сурового в своих суждениях о людях и их поступках. Элиягу явно не подходил для роли главы пророков и не мог воспитать себе преемника. Причем не из-за каких-либо своих недостатков, - просто он не был создан для действий малого масштаба.

Поэтому естественно, что преемник Элиягу должен был отличаться от него: это должен был быть человек совершенно иного типа. Выбор Элиягу пал на Элишу - простого землепашца, который до встречи с Элиягу мог, подобно Амосу, сказать о себе, что он не пророк и не сын пророка. И эта роль была возложена на него без предварительной подготовки и обучения.

Превратив Элишу в пророка, равного себе по достоинству, Элиягу совершил одно из величайших своих деяний, потому что этот выбор был очень важен для продолжения пророческой миссии Элиягу. Став пророком, Элиша по духу остался крестьянином, практичным человеком, который принимал близко к сердцу боль и страдания народа, понимал проблемы простых людей и политические реалии своего времени. Если Элиягу как бы пребывал в другом мире, принадлежа, в глубоком смысле этого слова, к Б-жъей горе, если его уделом было одиночество, а вознесение на небо в огненной колеснице - достойным концом жизни, то Элиша всю жизнь оставался человеком земли. Его пророчествам недостает величия и блеска пророчеств Элиягу, но результаты их были, по-видимому, более эффективны.

Элиягу не был способен к компромиссу - и в этом одна из причин того, что, несмотря на неоднократную демонстрацию своей связи с высшими силами, он не преуспел в сфере практической политики. Он требовал от народа однозначного решения: служение Всевышнему или идолопоклонство. Он скорее готов был пойти на риск, предоставив выбор самим, людям, чем терпеть двусмысленное положение вещей. Однако "народ безмолвствовал", и Элиягу гневно восклицал: "Долго ли вы будете колебаться между двумя мнениями?" (Млахим I, 18:21).

Время Элиши, да и вообще период Первого Храма и обоих царств, нельзя понять без учета того, что Израильское царство, при всей неразберихе существовавших в нем религиозных представлений, все же считалось еврейским государством. Случай с Ахавом, который под влиянием своей жены Изевели ввел культ Баала, был исключением. В принципе Израильское царство считало себя еврейским, а поклонение золотому тельцу, которого называли "опорой Израиля", было простонародной формой служения Всевышнему. В Самарии (Шомроне), Бейт-Эле или Дане золотой телец воспринимался не как символ иной религии, а как нечто в основе своей "израильское", некое возвращение к золотому тельцу в Синае, эмблема еврейского по своей сути церемониала, узаконенная обычаем. Народ Израильского царства не считал, что, поклоняясь золотому тельцу, приобщается к чужому, идолопоклонническому культу.

В этом контексте борьба Элиягу была направлена не просто против культа Баала, но, скорее, против более распространенного в народе и более коварного религиозного синкретизма, против развития такой формы иудаизма, которая должна была утратить свое истинное еврейское содержание. Этот синкретизм ярко обрисован пророком Амосом, сурово осуждавшим народ за его испорченность и безнравственность, которые проявлялись в том, что в еврейский религиозный ритуал вводились чуждые элементы. И все же во времена Амоса Израильское царство было, в основном, еврейским. Население более или менее соблюдало еврейские религиозные предписания, вряд ли существенно отличаясь в этом от жителей Иудейского царства. Было, тем не менее, одно важное различие: десять северных колен утратили чувство исключительности еврейского народа, поэтому чужие культы и иноземные формы обрядности причудливо сочетались у евреев с собственным древним ритуалом. Таким образом, пророки Израиля, в отличие от пророков Иудеи, основные свои усилия должны были направлять не на разъяснение сущности еврейской веры и необходимости соблюдения заповедей, а на сохранение исключительности и чистоты этой веры.

В этой борьбе Элиягу бескомпромиссно требовал полного отказа от чуждых евреям элементов культа: "Если Б-г - Он (Б-г) Всесильный, - идите за Ним, а если Баал - за ним идите!" (Млахим I, 18:21). Он не хотел играть роль третейского судьи между царем и его подданными, призывая просто уничтожать зло. Элиягу предсказывал голод неразборчивому народу и смерть царям-вероотступникам.

В отличие от Элиягу, Элиша, который был ведущим пророком во время правления Йегу, проявлял прагматизм, считая необходимым наставлять людей постепенно. Элиша понимал, что благоразумнее до некоторой степени примириться с их прегрешениями, хотя и не собирался смириться с существующим положением. Разумеется, он стремился в корне изменить социально-религиозную ситуацию в Израильском царстве, но избрал для этого иные средства, чем его учитель Элиягу, который хотел добиться результата, исходя из принципа - "все или ничего". Эта категоричность Элиягу, описанная в эпизоде у горы Кармель, напоминает конфронтацию Моше и сынов Израиля у горы Синай. Огонь сошел с неба, и Всевышний показал, что Он - Б-г. Это чудо произвело должный эффект, и пророки Баала были посрамлены, но, в конечном счете, коренных изменений в общественном и духовном климате Израильского царства тогда не произошло. Даже после того, как народ "пал на лицо свое и сказал: "Б-г - Он Всесильный" (Млахим I, 18:39), люди не свернули с прежнего пути. И это, пожалуй, вообще характерно для истории: укрепление веры должно быть реальной и глубокой потребностью общественного сознания.

Элиягу не собирался идти на компромисс в безнадежной и нескончаемой борьбе против инерции привычного. Он оправдывал свое рвение словами: "Весьма возревновал я о Б-ге Всесильном (Б-ге) воинств" (Млахим I, 19:10). Эта ревность должна быть понята как ревность любви: ведь сказано: "Ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как ад, ревность" (Шир га-ширим 8:6). Но получить возможность взаимной любви - не то же самое, что сокрушить Баала и утвердить истинную веру. Элиягу ощущал потребность в исключительности, в том, чтобы направить свое рвение только на службу Всевышнему. Ничто другое для него не существовало. Поэтому, когда Всевышний спросил пророка, находящегося у горы Синай: "Что тебе здесь, Элиягу?" (Млахим 1, 19:9), тот ответил лишь: "Весьма возревновал я о Б-ге, Всесильном (Б-ге) воинств".

Этот неоднократно повторяющийся ответ был в некотором смысле рефреном его жизни и выражал то, на чем основывалось его величие. Эти слова объясняют, почему именно Элиягу, а не Элиша, захватил воображение последующих поколений и почему именно Элиша должен был продолжить дело Элиягу.

В широком историческом плане Элиягу все же восторжествовал над пророками Баала, а народ Израиля, в конечном счете, возвратился к почитанию единого Б-га. Но, как мы знаем, это произошло не сразу и не прямым путем. Никакое единичное кризисное событие, как бы ни было оно драматично, не может привести к коренному изменению народа. Необходим был Элиша, с его умеренным постепенным влиянием, чтобы осуществить это. Правда, религиозная жизнь в Израильском царстве так и не приобрела чистоты веры Моше, как это было в Иудейском царстве в эпоху Иерусалимского Храма. Тем не менее, чужеземные культы Тира и Сидона были устранены; фундаментальный, хотя и несколько искаженный, иудаизм был восстановлен в Израильском царстве, и есть сведения о том, что цари, правившие после Йегу, приблизились к ритуалу и практике еврейской религиозной традиции. Священное Писание показывает (Млахим II, гл. 6) как Элиша постепенно стал играть роль советника обоих царей - и Израиля и Иудеи. Ему удавалось добиваться изменений не с помощью одного впечатляющего акта, а, как это делает крестьянин, земледелец, каким и был Элиша, - упорным и настойчивым трудом. Он пахал, сеял и терпеливо ждал урожая. Он знал, что не может получить результат немедленно. Элиша использовал существовавшие суеверия и силу своего провидения не для того, чтобы радикально изменить положение вещей, но чтобы постепенно восстановить в Израильском царстве первоначальный иудаизм.

Элиша и его ученики не могли предотвратить падение Израильского царства, но кое-чего они все-таки добились. Элиша не обладал исступленной вдохновенностью Йешаягу и Ирмеягу. Это был практичный, довольно спокойный, хорошо владеющий собой человек, и эта сторона его натуры не изменилась, когда он стал пророком. Ему был дан дар пророчества, но он не был пророком гнева и негодования. Он понимал людские слабости и в каждой конкретной ситуации старался найти оптимальное решение.

ЙЕГУ

РАССЧИТАННОЕ БЕЗУМИЕ
(Млахим II, гл. 9,10)

Спустя несколько поколений после отделения Израильского царства от Иудеи его царем стал Йегу, основавший династию, которая оказалась, пожалуй, наиболее удачливой из всех династий, правивших злополучным Израильским царством*. Царствование дома Йегу характеризовалось не только относительным долголетием, но и значительными военно-политическими завоеваниями. Внук Йегу, Йоровам II, расширил границы Израильского царства почти до размеров государства Давида и Шломо и даже до некоторой степени восстановил внешний блеск древней монархии. Этот успех следует в значительной мере отнести за счет благоприятного стечения обстоятельств, благодаря которым оказалось возможным временно нейтрализовать арамейские царства, но тем не менее нельзя отрицать и стойкость этой династии, правившей в условиях постоянных внутренних кризисов и внешних конфликтов.
---------------------------
*За 215 лет существования Израильского царства в нем сменилось девять династий.
---------------------------

В повествовании о Йегу основное внимание уделено обстоятельствам его помазания на царство и его первым действиям в качестве царя Шомрона. Наиболее драматична та часть повествования, в которой рассказано, как Йегу захватил власть (Млахим II, 9:6-13). Эта часть отличается необычайно детальным описанием событий, даже более ярким, чем описание мятежа Йоровама против Рехавама, сопровождаемое характеристикой социально-экономического фона события*. Однако характеристики личности Йегу мы в этом описании не найдем. Наши мудрецы пытались заполнить этот пробел и на примере других мятежей в Израильском царстве вскрыть причины, по которым именно тот, а не другой узурпатор становился царем.
---------------------------
*Рехавам, ставший царем после смерти Шломо, отверг просьбу старейшин облегчить иго, возложенное его отцом на народ, в результате чего десять северных племен взбунтовались и отделились от Иудеи. Царем нового государства стал Йоровам, давний враг Шломо.
---------------------------

Представляется, что единственный фактор, определивший успех мятежа, состоял в том, что будущий властитель занимал командный пост в войске предыдущего правителя. Примерно то же самое не раз происходило и у других народов на протяжении всей истории человечества, вплоть до нашего времени.

В Иудейском царстве не было реальных попыток свергнуть царя, не говоря уже о том, чтобы свергнуть династию Давида, если не считать возникавших время от времени дворцовых интриг, связанных с намерением заменить одного законного наследника другим. Статус дома Давида как единственной законной династии правителей царства был столь непоколебим в сознании народа, что посягательства узурпатора, даже если он был весьма популярным военачальником, были обречены на провал. Но в Израильском царстве захват власти путем применения грубой силы был типичным явлением политической жизни, и успех такой акции в большой мере определялся появлением "подходящего человека в подходящее время". Йегу выдвинулся как раз в такой удобный момент: цари из дома Ахава оказались людьми слабыми и неспособными контролировать ситуацию.

Как уже было сказано, Танах необычайно подробно описывает происшедшее: Йегу сидел в общественном месте с несколькими другими военачальниками, когда вошел пророк, посланный Элишей, и сказал, что хочет говорить с ним. Оставшись наедине с Йегу, пророк помазал его на царство, сказав: "И ты истребишь дом Ахава, господина твоего", после чего пророк поспешно удалился.

События, последовавшие за этим эпизодом, красноречиво характеризуют не только отношение окружающих к Йегу, но и духовное состояние страны. Военачальники спросили Йегу: "Зачем приходил к тебе этот безумец?", и когда Йегу, сделав вид, что не придает этому значения, сказал, что посетителем был пророк, который объявил ему: "Я помазал тебя, чтобы быть тебе царем над Израилем", их реакция была спонтанной и единодушной. Они схватили свои плащи, расстелили их на ступеньках, посадили на них Йегу и протрубили в рог, восклицая: "Йегу - царь!" Эта сцена позволяет понять двойственное отношение людей того времени, даже представителей элиты, к пророкам. На первый взгляд кажется, что пророки не оказывали влияния на жизнь страны и что их проповеди и гнев не приводили к каким-либо существенным переменам - ни в Израиле, ни в Иудее. Но в Иудее пророка терпели и даже уважали, тогда как в Израиле он вызывал пренебрежение и насмешки и мало кто принимал во внимание его проповеди. И тем не менее к пророкам относились со своего рода благоговейным страхом, считая их Б-жьими вестниками, обладающими сверхъестественными, магическими возможностями. Абстрактные призывы пророка к покаянию не оказывали на людей никакого воздействия, но если он приходил с конкретными вестями, с призывом подняться на войну или воспротивиться ей, свергнуть царя и возвести на престол узурпатора, сила пророка оказывалась весьма реальной. Учитывая все это, можно понять внезапный переход сторонников Йегу от насмешки над пророком к вполне серьезному восприятию совершенного им помазания Йегу на царство.

Царь Ахав и его сыновья зашли слишком далеко в своем поклонении Баалу; они вводили в религиозный культ элементы, не только чуждые иудаизму, но и несовместимые с ним. Дело в том, что хотя евреи Шомрона и грешили идолопоклонством, они все же испытывали чувство некоторой вины и смущения по этому поводу, считая себя евреями и даже хорошими евреями, которые просто следуют принятому и в Шомроне, и в Иудее обычаю оказывать некоторое почтение также Баалу и его жене Ашторет. Но культ Баала, ассоциируясь с Тиром и Сидоном, возбуждал ненависть народа, переносившего ее на жену Ахава Изевель, которая упорно насаждала этот культ в Израильском царстве. Поругание национальных святынь вызывало чувство глубокого негодования. Народ ненавидел или по меньшей мере презирал сыновей Ахава и их мать; в стране происходило брожение, и Йегу сумел этим воспользоваться.

Другим фактором, обеспечившим успех мятежа, явился характер самого Йегу - его необузданный нрав, свирепость, его безумные выходки. Бешено мчась в колеснице, он ошеломляет вышедших навстречу ему людей криком: "Что тебе до мира? Поворачивай за мной" (Млахим II, 9:19). Надо полагать, что именно благодаря эксцентричности своего поведения Йегу смог занять важное положение в войске Ахава, приобрести силу и влияние и обеспечить лояльное к себе отношение других военачальников. Даже Давид в свое время использовал подобный прием. Чтобы спасти свою жизнь, он притворился сумасшедшим перед царем Гата. Во всяком случае, эта тактика - разыгрывать безумного, - кажется, действительно защищала Йегу от подозрительности Ахава. Она дала ему возможность не только выжить, но и, в конечном счете, захватить власть при первом же предоставившемся случае. Похоже, что он покорил народ самой странностью своего поведения. Йегу свирепо расправился с Изевелью и сыновьями Ахава. По его приказанию Изевель выбросили из окна на съедение собакам, а в письмах к израильским старейшинам Шомрона он требовал, чтобы ему прислали головы семидесяти сыновей Ахава. Свирепость Йегу проявилась и при истреблении пророков Баала (Млахим II, 10:1,2).

Разумеется, не впервые политические противники уничтожались так беспощадно и так быстро, и Йегу, не считающийся ни со своей, ни с чужой жизнью, не так уж необычен в своем авантюризме и яростной напористости.

Личностям, подобным Йегу, присуща определенная манера вести себя: никогда нельзя было быть уверенным, шутят они или серьезны. С одинаково безразличным выражением лица они разыгрывают фарс и предпринимают быстрые, наводящие ужас действия. Подобный нрав, вызывающий страх и отвращение, был присущ не только Йегу. Тираны подобного рода почти всегда выбирают ту или иную манеру поведения, стремясь скрыть свои замыслы. Некоторые исторические личности изображали простодушие или бестолковость. Йегу, человек крайне жестокого нрава, театрально разыгрывал ярость, и именно эта театральность сбивала с толку его противников, которые не принимали ее всерьез до тех пор, пока не расплачивались за свою недогадливость головой.

Эти особенности личности Йегу, наряду с благоприятно сложившимися для него обстоятельствами, обеспечили многолетнее существование его деспотического режима и установление новой династии правителей Израильского царства.

ИЗЕВЕЛЬ

ВЕЛИКАЯ ГОСУДАРЫНЯ
(Млахим I, 21:5-25, Млахим II, 9:30-37)

Образ Изевели, жены царя Ахава, следует рассматривать с учетом того, что она была в Израиле чужестранкой, пришедшей в страну евреев из мира, воззрения которого, как положительные, так и отрицательные, радикально отличались от понятий израильских царей. Даже грешник Ахав, нередко преступавший закон, не нарушал многих норм, присущих еврейству того времени. Но действия Изевели были несовместимы с образом жизни израильских царей, поскольку они все соблюдали некоторые еврейские традиции и как личности в какой-то мере оставались евреями. Арамейские цари считали, например, что "цари Израиля - милосердные монархи". И хотя милосердие это зачастую было политически неразумным, сама натура этих людей требовала, чтобы они были такими.

В этой среде Изевель была чужим человеком, с чуждыми евреям взглядами, ценностями и понятиями. Священное Писание осуждает Ахава как грешника, вовлекавшего в грех других. Пророк даже предвещал, что за это его потомки будут истреблены все до единого. Однако о нем сказано: "Ахав, делавший неугодное в глазах Б-га, к чему подстрекала его жена его Изевель" (Млахим I, 21:25). Иначе говоря, Ахав представлен как грешник, но такой, грех которого был результатом влияния его жены. После смерти Ахава могущество Изевели возросло, хотя формально ее права на власть уменьшились.

Характерно, что Изевель действовала в личных интересах, а не в интересах своего отца или своей родины, Сидона. Она делала то, что считала важным для Израильского царства, пытаясь укрепить царскую власть вообще и положение мужа в частности. Она не в состоянии была понять уникальность еврейского государства, где, в отличие от соседних стран, царь был своего рода конституционным монархом: его власть была ограничена законами Торы. Большое значение имело и то, что в своих поступках цари Израиля были до некоторой степени сдерживаемы моральным чувством. Изевель же была олицетворением чуждого еврейству мировоззрения, в соответствии с которым царь воспринимается не только как абсолютный правитель, но даже в некоторой степени как божество, а поэтому воля царя воспринималась как закон и основа моральных принципов.

В этом смысле Ахав и Изевель представляют два разных мира - еврейский и нееврейский. Разумеется, Ахав не был хорошим евреем, но он все же был евреем и поэтому сознавал, что высшим авторитетом в стране является закон, а не правитель и что царь - не только господин над народом, но, в некоторой мере, и его слуга. Ахав знал, что есть пределы, которые нельзя преступать; об этом красноречиво свидетельствует его поведение в эпизоде с виноградником Навота. Из этого эпизода мы узнаем, что в еврейском обществе того времени право собственности, право человека на унаследованную недвижимость было незыблемым и не могло быть нарушено даже царем. Поддавшись алчности, Ахав мог пытаться добиться желаемого уговорами, угрозами, он мог предпринять попытки обойти закон, но ему и в голову не приходило, что закон можно вообще игнорировать, что царю дозволено без колебаний использовать любые средства для достижения цели. Ахав совершил много грехов, но он грешил как человек, все же имеющий какие-то понятия о морали.

Изевель же была абсолютно аморальна. Нелья сказать, что она была плохим человеком; просто она понятия не имела о том, что для царя существуют какие-то основы нравственности. Она была человеком своего мира и действовала, руководствуясь привычными для себя понятиями - действовала для блага царя. В некотором смысле она была хорошей женой: увидев, что муж удручен из-за того, что не может удовлетворить свою прихоть и присвоить виноградник Навота, она предприняла хитроумный маневр -подстроила неправый суд. Она подкупала судей и угрожала им; она наняла лжесвидетелей и добилась казни Навота - и все это только для того, чтобы удовлетворить желание Ахава овладеть участком земли, который ему понравился. При этом Изевель не испытывала никаких угрызений совести, тогда как Ахав не выдержал проклятия пророка. В этом инциденте наглядно видно различие между царем и царицей: Изевель оставалась верна полученному ею воспитанию, правила которого требовали от нее личной преданности царю без каких-либо ограничений. Ее даже нельзя обвинить в крайнем эгоизме - она просто была последовательна в своих языческих представлениях и делала все возможное, чтобы ниспровергнуть и уничтожить то, что могло повредить, как ей казалось, достоинству царя и благополучию царской семьи.

Даже насильственное насаждение в Израиле культа Баала и стремление уничтожить пророков Б-га вовсе не означает религиозной преданности Изевели этому культу. Изевель старалась сформировать касту жрецов и пророков, которые были бы зависимы от государя, как то было в других царствах того времени. И действительно, во время правления Ахава и Изевели пророки пользовались большей поддержкой царя, чем при каком-либо другом правителе в Израиле и Иудее. Пророки Баала, Ашторет и другие были экономически зависимы от Изевели, и она способствовала их деятельности, коль скоро они готовы были подчиняться ей.

Не религиозный фанатизм побуждал Изевель убивать пророков Всевышнего. Политеистические представления того времени допускали сосуществование разных богов, и не имело значения, будет ли одним из них больше или меньше. Изевель не могла примириться с еврейскими пророками не потому, что они настаивали на почитании одного истинного Б-га, а потому, что проявляли своеволие. Они проповедовали, что царь - не Б-г и можно и должно говорить ему в лицо правду, какой бы жестокой она ни была. Именно этого Изевель не могла и не хотела терпеть.

Даже после того, как Элиягу посрамил пророков Баала на горе Кармель, и казалось, что весь народ и даже сам царь проявляют склонность вернуться к Б-гу хотя бы на какое-то время, Изевель не уступила. Наоборот, она пригрозила уничтожить Элиягу за то, что он предал смерти пророков Баала.

Сыновья Изевели, слабые и явно неспособные действовать по собственной инициативе, правили под покровительством и при поддержке этой волевой женщины. Все в государстве знали, что власть осуществляет Изевель, хотя официально она занимала положение лишь царицы-матери.

Особенно интересно в повествовании об Изевели описание последних моментов ее жизни и, в частности, ее встречи с Йегу. Эта короткая встреча еще раз характеризует Изевель как фактическую правительницу страны, как необычайно сильную личность, не теряющую самообладания даже в последние минуты жизни. Зная, что мятеж против нее оказался успешным, что она осталась беззащитной и наверняка будет убита, Изевель высмеивает и унижает Йегу. Мало того: перед смертью она позаботилась о том, чтобы появиться на людях в достойном виде, и оделась, как на прием. Она не молила о сострадании и пощаде, продолжая до последней минуты чувствовать себя царицей.

Йегу отнесся к Изевели по-особому. При всем своем презрении к дому Ахава и его отпрыскам, Йегу проявил некоторое уважение к Изевели, приказав похоронить ее останки, потому что она "царская дочь" (Млахим II, 9:34). Даже у тех, кто ненавидел Изевель, она не вызывала презрения и насмешек, хотя была источником зла, корнем мерзости в Израильском царстве. Она первая придала официальный статус чужеземным обрядам, вводила чуждые общественно-политические нормы в жизнь народа, не считаясь с законами и традициями страны, которой правила. В Священном Писании образ Изевели наиболее полно представляет силы зла. Мы не знаем, была ли Изевель красива или уродлива, интеллигентна или так же груба, как и те, кто ее окружал. Почти все, что нам известно о ней, - это то, что она была самоуверенна и обладала огромной силой воли. Наши мудрецы рассматривают Изевель как испорченную, злонравную, но целостную личность, твердо убежденную в правильности своих действий. По сравнению с ней Ахав, один из самых нечестивых израильских царей, выглядит колеблющимся и неуверенным в себе человеком.

Если у Изевели были другие недостатки и пороки, - как можно заключить, хотя и не безоговорочно, из фразы "при любодействе Изевели... и при множестве волхований ее" (Млахим П, 9:22), - то эти черты ее личности не противоречили сущности ее характера и поступков. Она ощущала себя не только царицей, но и олицетворением Израильского царства. Она была не "мать во Израиле", а "царица во Израиле", которая хотела придать стране новый характер и вырвать корни запретов и ограничений, стоящих на ее пути. Изевель пыталась добиться, чтобы государство жило по законам, которые она считала здоровыми, нормальными и разумными. Даже близкие, даже те, кого она любила и уважала, должны были действовать по ее указаниям - не потому, что она хотела подчинить их себе, но потому, что она стремилась создать нечто соответствующее идеалу абсолютной монархии, который трактуется Священным Писанием и еврейскими пророками как сущностное зло.

В истории других народов женщина, подобная Изевели, становилась "великой государыней" и вызывала всеобщее восхищение. Такой была Екатерина II в России или Елизавета I в Англии. Но в Израильском царстве Изевели хотя и воздавали должное как значительной личности, отношение к ней было иным. Еврейские пророки, руководствуясь иной системой ценностей, упорно боролись против сильных личностей такого рода, воспринимая их стремление к неограниченной власти как величайшее и недопустимое зло.

АТАЛЬЯ

ЖАЖДА ВЛАСТИ
(Млахим II, гл. 11)

Царица Аталья принадлежит к числу тех исторических персонажей Танаха, которые, несмотря на крайний лаконизм их изображения, производят большое впечатление. Повествование об Аталье содержит лишь краткое сообщение о некоторых ее поступках, а ее прямая речь в Танахе состоит всего из двух слов*. И все же то немногое, что нам известно, создает захватывающую воображение картину, и не удивительно, что история Атальи стала сюжетом нескольких пьес, в том числе - широко известных**.
-----------------------
* Когда Аталья узнала, что Йоаш объявлен царем, она закричала: "Заговор, заговор!"

** Наиболее известна пьеса Расина, написанная им в 1691 г.
-----------------------

Биография Атальи в том виде, в каком она рассказана в Танахе, очень проста и может быть изложена в нескольких словах. Аталья была женой Йеорама, царя Иудеи. Когда Йеорам умер, его место занял Ахазъяу, который поддерживал дружественные связи с домом Ахава, правившего в Израильском царстве. Когда, в результате мятежа Йегу, дом Ахава был свергнут, погиб и Ахазъяу. Тогда Аталья предприняла поражающий своей жестокостью шаг: она уничтожила всю царскую семью (среди членов которой были и ее собственные потомки) и взяла бразды правления в свои руки. Она царствовала в Иудее шесть лет, но затем против нее был устроен заговор и царем был провозглашен Йоаш, сын Ахазъяу, а Аталья была убита. Такова краткая, но весьма впечатляющая история Атальи. Однако для того, чтобы понять этот образ, следует прежде всего рассмотреть политический аспект предпринятых ею действий.

Аталья была первой женщиной, властвовавшей в Иудейском царстве. Позже, в период Хасмонеев, Иудеей некоторое время правила царица Шлом-цион, завоевавшая всеобщее уважение; были затем и другие женщины, стоявшие у власти, или, по меньшей мере, занимавшие высокое положение. Однако Аталья создала прецедент, заслуживающий особого внимания. Удивительно не только то, что она захватила власть, но и то, что она значительное время удерживала ее, активно управляя страной и народом.

Истребляя возможных претендентов на престол, Аталья, очевидно, не опасалась женщин и позаботилась об уничтожении царских потомков лишь по мужской линии. Но при этом она уничтожала и законные основания, на которых сама могла занимать престол. Зачем она это сделала, что было движущей силой поступков этой женщины?

Имеющиеся скудные данные оставляют широкий простор для догадок по поводу не только личных мотивов Атальи, но и политической структуры Иудейского царства. Аталья действительно была первой женщиной на престоле Иудеи, однако в других восточных царствах подобные случаи бывали и раньше. Не всегда это была законная власть, но правление женщины оказывалось не менее прочным и устойчивым, чем в тех случаях, когда на престоле восседал мужчина. Выдающимся в этом отношении примером может служить египетская царица Хатшепсут, которая на протяжении многих лет весьма эффективно правила страной. И это в Египте - огромном государстве с древними традициями престолонаследия! Ясно, что только возникновение определенных политико-исторических условий могло создать предпосылки для восшествия женщины на престол, и проблема законности такого правления, очевидно, не возникала. Для того чтобы у власти могла оказаться царица, необходимы были устойчивая последовательность наследования в царствующей семье, не нарушаемая частыми мятежами, и традиция общепризнанности власти.

Эти условия обеспечили царствование и Хатшепсут, и других известных правительниц. Мы не находим женщины-монарха в государстве, слабом в военном отношении или переживающем политический упадок. Правление женщины оказывалось возможным лишь в государстве с устойчивой структурой власти, при которой государь был не только формальным владельцем короны, но и фактическим правителем страны. Это подтверждается и примером таких стран, как Англия, Россия, Испания, где правление женщины-монарха могло основываться лишь на традиции, при которой указы передаются по привычным каналам, и народ не особенно вникает в личные качества тех, кто эти указы издает. Правление царицы Атальи, по-видимому, тоже стало возможным благодаря подобным условиям: она царствовала в стране, где длительное время у власти находилась одна династия и не было сколько-нибудь серьезных попыток свергнуть ее. Таким образом, не имея фактически формальных прав на престол, но обеспечив себе отсутствие других претендентов, Аталья смогла править государством шесть лет, что было по тем временам довольно долгим сроком.

В отличие от Иудеи, в Израильском царстве женщина не имела бы возможности удерживать власть сколько-нибудь продолжительное время: в этом неустойчивом государстве даже законных царей то и дело свергали с трона. Отметим еще один аспект успеха Атальи. Если бы она пришла к власти несколькими годами раньше, можно было бы полагать, что она пользовалась помощью и поддержкой израильского правящего дома, из которого происходила. Но Аталья захватила власть после того, как династия Ахава была истреблена до последнего человека. Следовательно, о поддержке извне речи быть не может. При этом и народ должен был, казалось бы, отрицательно реагировать на правителя родом не из Иудеи.

Тем не менее, несмотря на все эти неблагоприятные факторы, Аталья значительное время удерживала контроль над страной. Нет сомнения в том, что у Аталья не было реальной опоры среди населения или в войске, однако народ подчинялся ее правлению много лет, не выражая явного протеста, и ее устранение от власти явилось результатом не народного восстания, а заговора в высших сферах государства. Все это наводит на мысль, что еще при правлении мужа, а затем сына, Аталья обладала большой властью и что эта власть была не только результатом ее формального положения. Люди всегда знают, кто действительный правитель страны. Несомненно, что именно Аталья принимала решения как жена царя и затем как мать царя. Поэтому, когда и тот и другой исчезли, придворные привычно продолжали ей подчиняться. Таким образом, правление Атальи может быть объяснено и общей политической стабильностью Иудейского царства, и личными качествами этой энергичной и агрессивной женщины.

Требует рассмотрения и еще один аспект - о мотивации действий Атальи. Разумеется, у нас нет возможности ответить на этот вопрос определенно. Представляется, однако, что здесь сыграли роль, в числе прочих, два взаимодействующих фактора: неукротимая жажда власти и гибель дома Ахава в Израиле. Попытаемся более подробно рассмотреть оба эти фактора, хотя ясно, что и они не дают полного ответа на интересующий нас вопрос. Итак, Аталья, подобно Изевели, была не только сильной личностью, но и человеком, одержимым страстью к неограниченной власти. Это была основная причина, толкнувшая ее на такие крайние действия, как уничтожение всех возможных претендентов на престол.

Из последующих событий мы узнаем, что по меньшей мере один ребенок из царского дома остался в живых, - это был Йоаш, который стал потом царем Израиля. Мальчика спасла Йеошева, дочь мужа Атальи, Йеорама, от другой женщины. Аталья же стремилась истребить всех детей царского дома, чтобы приобрести полный контроль и власть над страной, не опасаясь ничьих притязаний на престол.

Пока был жив ее сын, она сохраняла к нему какие-то чувства. Разумеется, она и тогда жаждала власти и, наверное, имела ее, но еще, по-видимому, не ощущала нужды в ее внешних аксессуарах. Падение и уничтожение царствующего дома ее отца в Израиле было событием, которое окончательно лишило Аталью человечности, если она у нее была. Она утратила близких, утратила все родственные и общественные связи. Оставалось лишь одно: жажда власти, причем не связанная, видимо, с какой-либо особой политической целью. Аталья не пыталась установить новую царскую династию; она не осуществила за время своего правления каких-либо серьезных политических или религиозных изменений в стране. У нее было только одно побуждение - властвовать. И она обеспечила себе тоталитарное правление, добилась личной власти, не заботясь ни о ее законности, ни о будущем. Стремясь истребить в Иудее дом Давида, как был истреблен в Израиле дом ее отца, она, кажется, хотела похоронить весь мир, втянув страну в свою трагедию. Одинокая, порвавшая все связи с человечеством, лишенная надежды на будущее, Аталья сохранила лишь одну сводящую с ума страсть - страсть властвовать.

Далее >>

Ваша оценка этой темы
1 2 3 4 5